Царь-колокол, или Антихрист XVII века - [27]

– Как не доказательство? – вскричал Стрешнев. – Помилуй, князь, ты сам не видишь, какая драгоценность заключается теперь в наших руках. А что ты скажешь про приписки-то, которые сделаны на этой бумаге рукою самого Никона?

– Все это так, но ведь он может сказать, что это только черновое письмо, а подлинное никогда не было послано в Царьград, или даже совсем отопрется от своей руки, объявя, что письмо составлено его врагами, чтобы очернить его. Вот, дело другое, если б перехватить подлинное письмо; тогда государь, узнав, что Никон действительно осмеливался жаловаться на него царьградскому патриарху, без всякого суда сослал бы его в заточение…

– А мы тогда похлопотали бы, – прервал Стрешнев с улыбкой, – чтобы это было не очень близко отсюда. В Соловки – например? Что ты скажешь, князь, про это? Говорят, что там есть такие кельи, в которых ни встать, ни сесть нельзя?.. Да, – продолжал он, несколько помолчав, – письмо перехватить необходимо, чем бы ни пришлось пожертвовать. Главное – отыскать след, а для этого не нужно терять ни минуты. Я все это дело поручу Курицыну, он на это мастер и по чутью откроет.

Позвав дворецкого, Семен Лукиянович приказал немедленно сыскать и привести дьяка.

– Я полагаю, – продолжал Стрешнев, по уходе дворецкого, – что отыскать, через кого послано письмо, не очень трудно: стоит только собрать сведения о всех иностранцах, которые выехали в последнее время из Москвы, и потом разведать, не имел ли Никон с кем-нибудь из них тайного сношения? Ну а когда попадем на след, тут уж жалеть нечего: сто человек пошлем гнаться хоть до самого Царьграда и, волей-неволей, уж письмо получим. Но скажи мне, князь, каким удивительным образом попала к тебе эта бумага?

– Подлинно удивительным, – отвечал Долгорукий. – Вчера под вечер, только что я воротился из дворца, подал мне это письмо мой дворецкий, сказав, что ему отдал его какой-то старик, с тем чтобы он по приходе моем домой вручил мне немедленно. Кто этот старик и как к нему попало черновое письмо, ничего не известно; но по всему видно, что патриарх имеет возле себя не слишком преданных людей, если у него похищают такие важные бумаги. Дьякон Чудова монастыря, Василий Леонтьев, который прежде служил у патриарха в его приказе и которому я сегодня показывал это письмо, говорит, что оно писано рукою любимого патриаршего клирика Ивана Шушерина. Но этот Шушерин предан Никону до бесконечности, и потому нельзя думать, чтобы он был изменником. Разве предположить…

– Что тут предполагать, – прервал Стрешнев, – письмо попалось к нам в руки, и это самое лучшее из всех предположений, а о том, кто и как его достал, нам нет дела. Конечно, люди, приславшие тебе письмо, знали, что ты его не отдашь назад Никону, и были уверены, что оно в твоих руках послужит вернее к обвинению патриарха. Не будем же добиваться, кто эти люди, а постараемся употребить в пользу доставленное ими сокровище.

Раздался благовест к вечерне, и Долгорукий поспешил проситься с хозяином, чтобы идти в церковь.

Глава вторая

День уже начинал склоняться к вечеру, и торговцы купецких рядов, закрыв лавки и усердно помолясь на кресты златоглавого Кремля, облитые пурпуром заходящего солнца, спешили разойтись по домам, а Семен Афанасьич Башмаков, по обыкновению, все еще хлопотал на дворе своего дома с мальчиком, тщетно стараясь сделать из него искусного стрелка.

Жилище дочери его Елены состояло из двух комнат, из которых первая находилась в распоряжении няни Игнатьевны, а другая, несколько просторнее и украшенная с большою роскошью, состояла опочивальнею дочери Семена Афанасьича. Кровать с дорогим объяринным пологом, большие сундуки, выкрашенные яркими цветами и тянувшиеся вдоль стены, наконец, длинные скамьи с подушками, обшитыми красною бахромою, составляли убранство светлицы. В переднем углу теплящаяся лампада бросала трепетный свет на большие образа в богатых золоченых окладах. Весенний воздух, свободно проникая через открытые небольшие окна светлицы, доносил ароматические испарения от распускавшихся деревьев. Звонкий соловей заливался где-то в отдалении серебряною трелью…

Несмотря на то, что смеркалось, Елена не оставляла работы, вышивая в пяльцах шелками ширинку для отца своего. Сняв с себя длинный опашень, она сидела в одной легкой ферязи, без косынки и повязки на голове, которая была убрана только простою лентою. Старая няня сидела возле Елены, на низенькой скамейке, сложив руки на груди, и что-то рассказывала. По-видимому, Елена была весьма внимательна к словам ее, но, всмотрясь хорошенько в лицо красавицы, можно было заметить, что она только хотела казаться такою; самые же мысли ее были далеко от рассказчицы. Выводя хитрые узоры по ширинке, она часто взглядывала в окошко, против которого сидела, хотя представлявшийся из него вид был не слишком завлекателен: на расстоянии десяток двух сажень простирался сад, принадлежавший дому и расположенный без малейшего порядка, а за ним, через маленький переулок тянулись плетни, ограждавшие соседние огороды, между которыми виднелся небольшой домик с тремя окошками, выходившими на переулок.