Царь и Россия - [3]

16 апреля 1917 года после десятилетнего пребывания в Швейцарии Ленин высадился на Финляндском вокзале в Петрограде, где Керенским ему была приготовлена торжественная встреча с царскими почестями: перрон и весь путь его следования к автомобилю были устланы красными коврами; на перроне был выстроен от частей Петроградского гарнизона почетный караул с оркестром. Приняв от начальника караула рапорт, под звуки «Марсельезы» Ленин проследовал к выходу, где его поджидал бронированный автомобиль (о безопасности будущего вождя Октября вожди Февраля не забыли); многотысячная толпа, над которой развевалось целое море красных флагов, встретила его дикими криками восторга; Ленин сел в броневик, который доставил его в специально реквизированный для него Временным правительством обширный, комфортабельный, роскошно меблированный дворец известной балерины Кшесинской, находившийся на Каменоостровском проспекте и ставший, таким образом, первой цитаделью большевиков в России. На следующий день утром Ленин выступил на приуроченном к его приезду Всероссийском съезде Советов и произнес свою первую речь, в которой потребовал свержения Временного правительства.

Первый Совет рабочих и солдатских депутатов, от которого впоследствии и произошла оскорбительная и гнусная кличка «Советский Союз» и «советский народ», заменившая многовековые, священные для каждого россиянина наименования «Россия» и «русский народ», был организован в Петрограде, в самом начале возникших там на почве перебоев в снабжении его населения хлебом беспорядков. В состав его вошли интеллигенты, принадлежавшие к разным сословиям; рабочих и солдат там не было или, быть может, почти не было. Это было сборище людей, принадлежащих к разным расам, народам и племенам и крайне левым политическим партиям, объединенных общей ненавистью к России.

25 и 26 февраля женщины, стоявшие в очередях за хлебом, возмущенные недостатком его, начали громить пекарни. Никаких противодействий, никаких воззваний к населению столицы со стороны властей не последовало. Этот беспрепятственно бушевавший в столице, благодаря мягкости и попустительству властей, бабий бунт был как бы приглашением петроградской черни принять в нем участие. Приглашение было принято, и чернь начала грабить магазины и лавки. С заведомого благословения Государственной Думы на улицу высыпали рабочие некоторых заводов. Наступил тот вожделенный и «быть может, единственный момент» для организации революции «во время войны», который Государственная Дума не «могла упустить». Она взяла в свои руки руководство бунтом, организовала свой Думский комитет и, непомерно увеличивая масштаб петроградских беспорядков, сопровождавшихся полным спокойствием во всех остальных городах и областях России, принялась создавать психоз о необходимости государственного переворота и об отречении Государя Императора, под который подпали некоторые генералы на высших командных должностях, как имевшие с заговорщиками из Государственной Думы контакт, так и в заговоре не участвовавшие. Среди этих лиц оказался и Главнокомандующий Кавказским фронтом Великий Князь Николай Николаевич. Их коленопреклоненные просьбы Государю об отречении завлеченный в псковский тупик Государь-мученик принужден был принять. Видный организатор переворота Думского комитета и Временного правительства, лидер конституционно-демократической партии профессор П.Н. Милюков в своем труде «История русской революции»[9] откровенно и не без гордости говорит: «…революция вышла из стен Государственной Думы». Член партии социал-революционеров, коллега по профессии и по партии товарища Керенского, миллионер Исаак Штейнберг, перешедший впоследствии в лагерь большевиков и ставший первым народным комиссаром юстиции в составе первого Советского правительства, в своей книге «От февраля по октябрь 1917 г.» (Берлин-Милан, издательство «Скифы»)[10]пишет: «Творение часто бывает глубже, чем думает автор. Также и революции часто делают и дают больше, чем предполагают в начале их». К сожалению, наша «прогрессивная» интеллигенция, наши политические и общественные деятели оказались политически неграмотными и всеми силами тормозили прогресс подлинный, к которому Россия в царствование Императора Николая Второго шла гигантскими шагами. Никакого понятия о политике и прогрессе не имели и коленопреклоненные генералы во главе с Великим Князем Николаем Николаевичем. У нас в России было принято рубить сплеча по нашей науке, по нашей политике, по нашим традициям, и крепче всего рубили те, которые меньше всего были в этом компетентны. Рубили, так сказать, обратно пропорционально своей неосведомленности, неграмотности и непорядочности. Но клевету творили мастера этого дела, имевшие иногда большую эрудицию при полном отсутствии совести.

В упомянутой выше книге И. Штейнберг посвящает мартовской революции эпитафию, выраженную следующими словами: «Кто знает? Быть может, человечество когда-нибудь благословит и март русской революции. Ибо без его ошибок и его страданий, быть может, не пришел бы в мир октябрь». Большевистский комиссар И. Штейнберг высказывает предположение, что без «марта» могло и не быть «октября», и этим самым подтверждает, что «октябрь» вышел из «марта». «Великий и бескровный март» вышел из стен Государственной Думы.