Царь и Россия - [253]

[675].

Мы — дети страшных лет России —

Забыть не в силах ничего[676].

Мы знаем, и помним, и свидетельствуем. Бедствия от безудержного разлития злодейства, пришедшие на Русскую землю после гибели Русского Царя, получают более или менее точное выражение только в словах Апокалипсиса. Ярче того их выразить не могут даже томы и томы описаний от Солоневича до Солженицына, до множества мелких свидетельств, капельками кровавого пота написанных на многих страницах русской белоэмигрантской печати.

Ад следовал за ним. Ад смерти физической и ад смерти духовной. Ад от нищеты и голода, от предательства, от лишения всякой духовной радости, от иссякания любви между людьми, ад материалистического удушья.

Глядя вспять, оценивая покойного нашего Государя как личность, в которой сосредоточилась сила удерживающего, мы с особенной любовью и почтением обращаемся к его памяти. Мы видим в нем помазанника Божия, а далее, с одной стороны — достойнейшего человека, а с другой — доблестного политика, всегда оставшегося честным перед Богом, Родиной и собственной совестью; мы видим в нем и его семье олицетворение всего исторического величия грандиозного тысячелетнего государства, каким была наша Родина, особенно великая христианской сущностью своей государственности и православным бытом русского народа.

Критикам Государя

У Государя было много врагов. Они уже осуждены судом истории. Но у него было так же немало и так называемых добросовестных, доброжелательных критиков. Посмотрим сегодня — чего же они-то стоят.

Истинная мудрость всегда несет на себе знак чистоты, мирной настроенности и скромности (См.: Иак. 3, 7). В ней нет ни показа, ни задора, ни наскока, ни тем более самовозвышения, типичных для демократических политиканов. Отличительные свойства истинной мудрости определяют ее послушливость Закону Божию (См.: Мф. 5, 39) и бесшумное несение скорби (См.: Мф. 5, 11–12; Иак. 1, 2 и мн. др.), почему, когда она бывает предметом наблюдения глубокого и внимательного ума, то склоняет и его к молчанию. Наоборот, умы поверхностные, те самые, которые берут задором, наскоком и самопревозношением, в истинном уме видят свойства только отрицательные, за которые они и выносят уму свой легкомысленный, но жестокий суд, ибо как холодное сердце не знает сердечных движений и не может их понять, так и недостаток ума лишает иного судью и критика возможности оценить недоступную ему мудрость.

Именно эта сторона интеллектуальной и духовной жизни нашей Родины в годы, предшествовавшие революции, привели к тому, что Государь Император и его семья сделались мишенью для критики, обвинений и даже насмешек. Критики и насмешники все быстро замолкли бы, если бы Государь нашел нужным и возможным разговаривать со всеми этими людишками, если бы он стал править Россией путем властительского принуждения, путем силы и беспощадной кары.

Но Великий Государь православной христианской державы до этого не унизился. Это явило его якобы физически слабым. Так слабым оказывается тот, кто верен честности и правде против предателя, не брезгующего то подставить ножку, то ударить носком сапога. И чем выше Государь возвышался над своими врагами, тем жарче разгоралось пламя их ненависти к нему, ибо в его подвиге смирения заключается конечная гибель их гордости. И не избегнут.

Но в то время… В страшной ненависти к подвигу святости они восстали на него и на его семью и убили их.

Мог ли Государь защитить себя и семью? Мог ли он тем самым предотвратить и всю катастрофу? Мог ли он заставить молчать всю ту негодную публику, всех этих речистых политиканов и прогрессивных либералишек, лаявших на него и на Россию из подворотен всяких газет, газеток и газетенок? Мог ли он стукнуть кулаком по столу и привести их к молчанию?

Да, мог… Или нет?

Вот говорят, что стоило Государю по докладу полиции допустить, чтобы были повешены несколько тысяч революционеров-зачинщиков, так удалось бы предотвратить и саму революцию, и цареубийство, и весь последовавший за тем ужас безудержного господства зла и смерти. Повесить бы только несколько тысяч… — говорят молодые умы, неосторожно осмеливаясь упрекать Государя за то, что они называют излишней добротой, словно бы она была причиной государева решения, или же словно бы Государь был лишен политической дальнозоркости. Когда только показались первые только еще цветочки революции, то сами русские марксисты, устами своего бывшего предводителя проф. П.Б. Струве упрекали Государя за его ошибку:

— Он должен был всех нас повесить! — плакали они, в отчаянии глядя на плоды своего просвещения.

Так что же: мог или не мог?

Если бы он был деспотом, то мог бы. Если бы он был монархом абсолютным, в себе воплотившим государство, то мог бы, ибо закон был бы ему подчинен вполне. Но он был прежде всего и до конца православным самодержавным Царем. Вот почему он и знал, что кровопролитием зла не остановишь. Зло врачуется только добром.

Да и в самом деле. Та жестокая мера не могла бы вызвать ничего кроме озлобления, а цель все равно не была бы достигнута. Ведь яд от укуса бешеной собаки уже слишком глубоко проник в тело России, и если зачинщиков были только тысячи, то сочувствовали им миллионы.