Царь и Россия - [16]
В начале первого члены Государственной Думы уехали, а я, сев в автомобиль, заехал к матери попрощаться, да заехать в Государственную Думу, чтоб послать послать телеграмму в Москву В. Маклакову: „Когда приезжаете?“, обозначавшую, как было условлено, что Распутин убит»[33].
Почему так важно было послать врагу существовавшего в России режима телеграмму об убийстве Распутина? Не был ли он инспиратором и душой заговора? Маклаков это отрицает. Однако, если принять умственную ограниченность Пуришкевича и других участников заговора, эта возможность далеко не исключена. Весьма сумбурное сочинение Пуришкевича, которое он называет своим дневником, полно всяких фантастических измышлений, в которых он старается оправдать себя и потому обвиняет режим и целый ряд лиц из политических и высших сфер. Распутина Пуришкевич до дня его убийства никогда не встречал, и надо полагать, что его решение на самоотверженное участие в убийстве Распутина было сделано под влиянием князя Юсупова, графа Сумарокова-Эльстона, недавно всю эту позорную историю, из каких-то коммерческих соображений повторившего на холливудском процессе. Участие Пуришкевича в убийстве Распутина, надо полагать, было обусловлено двумя обстоятельствами: во-первых, Пуришкевич сам пал жертвой пропаганды немецких и революционных кругов, во-вторых, Пуришкевич искренне жаждал славы и популярности; мечтал о министерском портфеле, представлял себя в роли князя Пожарского. Поэтому вполне естественно, что пожалованный ему Государем чин действительного статского советника и орден Святого Станислава 1-й степени его не удовлетворяли; отказ же Царя-мученика следовать его советам он счел для себя оскорбительным, и потому в своем сочинении он показал режиму свои «оскорбленные»… ослиные копыта. Поэтому с нижеприведенным мнением Маклакова о «дневнике» Пуришкевича нельзя не согласиться.
Дневник Пуришкевича был издан в конце 1918 года на юге России. В 1923 году некий псевдоним Я. Е. П. переиздал его. Перед напечатанием «дневника» Пуришкевича Яков Евгеньевич П. обратился к Маклакову с письмом, прося его, как лицо, хорошо знакомое с делом об убийстве Распутина, как он выразился в этом письме: «…дополнить эту страничку истории»[34]. В ответ на это предложение В.А. Маклаков написал ему, в свою очередь, письмо, которое и было помещено в виде предисловия к переизданному Яковом Евгеньевичем П. сочинению Пуришкевича. Цитирую две выписки из этого письма В.А. Маклакова: «Если мы будем искать в нем фактической точности, столь естественной для дневника, то, наверное, впадем в ошибку. Дневник Пуришкевича — вовсе не дневник; это только литературная форма, которую он избрал для своих воспоминаний. Что это так, едва ли стоит доказывать; само по себе невероятно, чтобы в этой суете, в которой проходило время перед убийством, Пуришкевич мог найти досуг, чтобы вести дневник, особенно в такой форме, то есть не в виде простой записи фактов, а в виде рассказа с лирическими отступлениями, в велеречивом и декламаторском стиле. Самый этот стиль доказывает, что перед нами не дневник, а „литература“. Что это не дневник, я убеждаюсь еще и потому, что нахожу в нем такие неточности, которые естественны и неизбежны в воспоминаниях, но были бы необъяснимы для дневника. Я мог констатировать их почти во всех случаях, где мог их лично проверить…» и далее: «Но в рассказах современников, а тем более участников, заключается обыкновенно еще та условная правда, которую принято называть „исторической“. Эти рассказы ценны не только правдой, но и своими заблуждениями; даже сознательная неправда может быть характерна и способствовать пониманию эпохи и ее настроения. Дневник Пуришкевича не может не быть интересен и с этой точки зрения, но только с одной оговоркой: он рельефно и ярко изображает не столько эпоху, сколько его собственную личность. Для суждения об эпохе и людях нельзя полагаться на его отзывы и суждения; многие из них явно вздорны: Пуришкевич был человек и страстный, и пристрастный, ему не было свойственно чувство ни справедливости, ни терпимости; к тому же его суждения, и самые основные, часто менялись».
Пуришкевич, как В.В. Шульгин, принадлежал к числу так называемых обожателей Государя Императора, о которых Царь-мученик (которого Пуришкевич в своем «литературном произведении» представил ничего не знающим о том, что творится не только в России, но и в его, Государя, ближайшем окружении; а Государь, оказывается, прекрасно разбирался в людях) неоднократно говорил: «Больше всего я боюсь своих обожателей — обязательно подведут». И эти пророческие слова Царя-мученика полностью оправдались в отношении Пуришкевича и Шульгина — оба они стали на путь революции и отличались от своих коллег слева тем, что они делали самый худший вид революции — революцию справа.
Участники убийства Распутина за совершенное ими преступление никакого наказания не понесли, за исключением Великого князя Димитрия Павловича, который был отправлен в русский отряд, находившийся в Персии, что спасло ему жизнь, и князя Юсупова, который был сослан в свое имение.
