Царь-гора - [4]

Поднявшись на помост, он рассмотрел лицо Богородицы. Его сложно было назвать женственным, тем более красивым, но Федору красота не требовалась. Пожалуй, это даже помешало бы ему и отвлекло от главного. «Я не знаю, как ты действуешь, — сказал он беззвучно, — но я вляпался в такое дерьмо… Хотя тебе, наверно, и так все известно… Обещаю, больше никогда… — Слова потекли легче и быстрее, словно миновали препятствие. — Меня теперь спасет только чудо… Сегодня я хотел покончить с собой, но как-то не вышло. Случайно оказался не в своей квартире. Может, это тоже чудо… А может, все-таки случайность…»

Федор запутался в мыслях, вдруг заподозрив, что в чудеса он совсем не верит. Поклон получился неуклюжим и стыдливым. Распрямляясь, он задел головой низко висящую у иконы лампаду, и та закачалась. Рядом мгновенно объявилась плюгавенькая старушка, рассерженно потребовала:

— А ну-ка не хулигань тут, парень, а не то тебя живо выведут!

Федор удивленно оглянулся на нее.

— Что, бабусь, в церкви вышибал завели?

Старуха забормотала «свят, свят», косясь на него, и стала протирать тряпкой чудотворную.

Федор спустился с помоста, увидел батюшку в красной пасхальной ризе, разговаривающего с прихожанкой; затем принялся рассматривать росписи. Донеслись слова священника:

— Золотые горы нам тут, матушка, не обещаны…

Федор одеревенел, резко повернулся и шагнул в сторону, уходя за прикрытие массивной квадратной колонны. Его пробрала холодная дрожь, и он стал успокаивать себя тем, что это просто случайность. Сильный запах ладана, прежде едва ощущавшийся, теперь обволакивал его плотным невидимым облаком. Он поднял взгляд и увидел того самого попа, стоящего перед ним будто Христос перед мытарем.

— У вас лицо человека, подошедшего к последнему пределу, — произнес священник. — С таким лицом либо налагают на себя руки, либо круто меняют жизнь. Исповедаться не хотите?

— Спасибо, — вежливо отказался Федор и молвил с неким вызовом: — А все-таки Золотые горы мне обещаны, — он сделал паузу и добавил, словно иронизируя: — батюшка.

— Глупости, — решительно отмел его заявление священник, но вдруг задумался. — А знаете что. Если уж вам вправду обещано. Поезжайте на Алтай. Даст Бог, все сладится.

— Зачем, мне на Алтай? — страшно изумился Федор.

— Затем, что алтайские горы Золотые. Их так называют испокон веку. А если вы там не найдете себе пристанища, я дам вам записку к своему знакомому, тамошнему священнику. Он вас приютит.

Не дожидаясь согласия, батюшка подошел к свечной конторке и черкнул на «заздравном» листке несколько строк.

— Вот вам путевка в жизнь, — пошутил он, вручая листок ошеломленному Федору. — От глупостей же сохрани вас Бог.

Священник военной походкой ушел в алтарь, оставив его одного разделываться с половодьем противоречивых чувств. Федор повернулся к женщине в черном.

— А вы верите в случайности? — спросил он.

— Это бывает, — она улыбнулась, поправив очки.

Федор поискал в карманах деньги на пожертвование. Их оказалось много.

— Не поймите меня неправильно, — он вывалил на прилавок горку крупных купюр, последнее, что оставалось от бывшей уже работы, — просто удивительные случайности у вас тут происходят.

— Тоже бывает, — кивнула свечница, снова улыбаясь.

Теперь она показалась Федору красавицей. Поразительно, подумал он, как украшает женщину сочувствие к ближнему. А ведь еще несколько лет назад его пугало обилие дурных, уродливых лиц на улицах и в студенческих аудиториях, особенно у девиц. Федор относил это печальное явление на счет вырождения нации, слишком жадно припавшей к общему котлу цивилизованных ценностей с портретами американских президентов. Но в последнее время лицо нации явным образом улучшило свои очертания, и это, вероятно, не могло не приводить к мысли, что возрождаемая любовь к отеческим гробам не такое уж пустое занятие.

Бумажку с алтайским адресом Федор прочел, сунул в карман и тут же забыл о ее существовании. Не то чтобы он совсем отвергал мысль о необходимости ехать в алтайские дебри, но все же основывать свои жизненные планы на чудесах и руководствоваться в делах мистическими влияниями он не привык. Хотя, разумеется, все когда-то происходит в первый раз, и, возможно, надо было как раз начинать.

Федор посидел в кафе, выпил чашку кофе и съел бутерброд с ветчиной. Чаевых не оставил — официант не понравился ему лицом и манерами, да и денег было непривычно мало. Затем он спустился в метро и поехал в университет. Там Федора давно ждали для серьезного разговора на тему перспективности его дальнейшего пребывания в стенах альма-матер. Уже год он числился в аспирантуре, но еще того дольше фигурировал в негласных списках золотой столичной молодежи, и оба эти факта решительно противодействовали друг другу. Федор до сих пор не мог объяснить себе, как произошло подобное раздвоение его личности, однако приводить все к единому знаменателю не спешил. За него это отлично могли сделать другие.

Завкафедрой встретила его так будто поджидала с вечера и провела в нетерпении всю ночь. Мужа у Елены Модестовны никогда не было, и к тридцати восьми годам к ней крепко пристал ярлык матери-одиночки с непреходящей тоской по мужу-подкаблучнику. По мнению Федора, к науке она была непригодна ни в каком виде, и ему всегда хотелось каким-нибудь образом сказать ей об этом.