Царь Гильгамеш - [31]

– Думай обо мне, что я тот двенадцатилетний мальчик, с которым ты была столь нежна!

Думается мне, я – то не был с ней особенно нежен в то утро. В меня вселилась огромная сила, божественная сила была во мне! Трижды я имел ее, пока она не почувствовала изнеможения, ловя ртом воздух, ошеломленная, откровенно надеясь, что я удовлетворен. Никто не мог насытить меня в то утро, и я отпустил ее. Абисимти была такая же красавица, как я ее помнил: кожа – прохладная вода, щеки как половинки граната, округлая твердая грудь, но ее красота в сравнении с красотой Инанны была что луна перед солнцем.

Так прошел мой первый день на царстве. На второй день я принимал почести от городского совета.

Если бы чужеземец спросил, как выбирают царя в Уруке – о, Боги! – любой горожанин ответил бы, что его выбирает совет города. Так оно и есть, но не все.

Совет выбирает, но боги утверждают, направляют и вдохновляют. Богиня Инанна устами своей жрицы называет того, кто должен стать царем. Трон не переходит от отца сыну, как это делается во многих других городах. Мы понимаем эти вещи по-другому. Мы считаем, что в некоторых есть особая внутренняя сила, некое благословение, которое и делает человека достойным царской короны. Случается, что трон переходит от отца к сыну, как это было в нашем роду: от Энмеркара к Лугальбанде, а от Лугальбанды ко мне. Но это случается не всегда. Не все наши цари были сыновьями царей.

Совет может только предложить царя, но окончательно утвердить его могут только боги. И если случится в дальнейшем, что между царем и советом возникают разногласия, то слово царя – последнее. Это не тирания, это естественное право того, кто избран богами. Ибо – и запомните это как следует! – во времена смуты и сомнений жизненно важно, чтобы город говорил единым голосом. Разве боги не указали, чей голос им угоден, когда они выбирают царя? Совет, обсуждая государственные дела с царем, слушает его голос, потому что голос царя – это голос города, это голос небес. А если царь не является глашатаем воли небес, то боги лишат его трона.

Все это очень занимало мой ум, когда государственные мужи наносили мне церемониальные визиты в зале приемов дворца. Сперва шли свободные горожане из народной палаты, кто говорит от имени лодочников и рыбаков, крестьян и скотоводов, писцов, ювелиров, плотников и каменщиков. Они поднесли мне свои дары, и коснулись моих щиколоток руками, как велит традиция. За ними шли старшины совета, говорящие от имени больших усадеб, царских семей, жреческих кланов. Их дары были куда весомее, изучали они меня куда внимательнее. Я отвечал им взором ровным и уверенным. Я остро чувствовал, что я – самый молодой в этом зале, моложе старшин, моложе любого из народной палаты.

Я царь. Я ощущал священную силу, которая есть царская слава, я упивался ею. Но и тогда мрачная тень лежала на моем ликовании, ибо я вспомнил тот день, когда Лугальбанда лежал неподвижно на своем алебастровом ложе. Я вспомнил тот день, когда стоял у городской стены и смотрел на проплывающие мимо трупы нищих, на погребение которых не было денег. Я всегда помнил о той безжалостной шутке, что сыграли с нами боги, даже с теми, чье величие почти равно их собственному. Никогда не забывай, что ты смертей, никогда не забывай, сколь мимолетен миг твоего величия. В конце тебя ждет Дом Праха и Тьмы. Эти мысли омрачали мои самые счастливые минуты. Но я был молод и силен. Я гнал от себя мысли о смерти всякий раз, когда они появлялись. И всякий раз говорил себе, как в детстве:

– Смерть, я тебя одолею! Смерть, я сам тебя сожру!

– Все время правления Думузи, – говорил богатый землевладелец Энлиль-эннам, – мы ожидали твоего возвращения, ибо в тебе жив Лугальбанда.

Я изумленно посмотрел на него. Неужели это было известно в Уруке каждому? Потом я сообразил, что он выразился иносказательно, примерно так, как если бы он сказал: «В твоих жилах течет кровь Лугальбанды». А уж это знают все.

– Темное это было для нас время, – сказал седовласый Али-эллати, чью принадлежность к людям благородной крови можно было проследить на тысячу лет назад. – Знаки и предсказания перепутались. Боги не давали нам ясных ответов. Знамения были зловещи. Мы жили в страхе и дурном предчувствии. И все из-за царя. Да, все из-за царя.

– А что за царь был Думузи? – спросил я.

– Ну, Лугальбандой-то он не был, – сказал Энлиль-эннам, широко ухмыляясь. – И Энмеркаром тоже.

– Он даже и Думузи-то не был, – сказал Лу-Мешлам, чьи земли были сами по себе небольшим царством. – Можно быть просто Думузи, даже если ты не Энмеркар. Но он не был и Думузи!

И все засмеялись.

– Что такое вы говорите? – спросил я.

Мало-помалу они открыли мне картину жалкого и слабого правления. Глупый человек, раздувшийся от спеси; злосчастные проекты; заранее обреченные на поражение военные выступления; ничтожества и выскочки, поднявшиеся до высот власти; глупейшие ссоры с великими людьми города; пренебрежение к ритуалам; трата общественных денег по мелочам, в то время как необходимые работы не выполнялись, – печальный перечень все продолжался, обвинения так и лились. Мне неловко было слушать их слова: кто после смерти моего отца объявил Думузи царем, если не они? Старая жрица Инанна, должно быть, имела какие-то причины, чтобы предложить Думузи, а у них были свои соображения, чтобы это предложение принять. Наверное, основной причиной его избрания была его мягкотелость и податливость. Но похоже, девять лет его царствования не принесли им того, на что они надеялись, не дали им того преимущества, которое они мечтали получить. Чему же удивляться, если они сознательно выбрали слабого человека? Вот они теперь и обращались с готовностью, радостью и надеждой к человеку более сильному, в чьих жилах текла кровь великих предков. Я не мог не чувствовать презрения к их глупости. Но я простил их. Они увидели свою ошибку. Они сами стремились теперь ее исправить. Если они и не повели себя в соответствии с волей богов, выбирая Думузи, что же, прошлое останется прошлым. Вина не их вина богов, допустивших это.