Царь Давид - [15]

– Я вернусь пасти овец. Его братья вскрикнули.

– Разве тебе плохо с нами? – спросил Ионафан.

– Как я могу осмелиться сказать такое? – ответил Давид. – Ведь Голиаф был один, и вот теперь он мертв.

Это всех рассмешило.

– Страна полна Голиафов, – сказал царь. – Нужно, чтобы ты остался с нами.

Давид кивнул головой; к его облегчению, разговор прервался.

Край палатки поднялся, вошел Абитар с сияющим лицом. Руки его посинели от тяжести копья и меча, которые он не выпускал уже много часов, сандалии были забрызганы грязью.

– Царь, мы их прогнали за Геф, Схарим и Аккарон, – объявил он торжественно. – Мы потеряли лишь десять человек.

– Сила Господа не имеет границ, – заметил священник.

– Садись, – сказал Саул, вставая, чтобы принять своего командующего и подать ему рог с вином.

Весь оставшийся вечер был посвящен кровавым рассказам.

Когда приглашенные расходились, голова Голиафа все еще лежала перед палаткой. Полумесяц на небе грозил разорвать облака.

Глава 9 ИОНАФАН

– Где ты будешь спать? – спросила тень, в которой Давид узнал Ионафана. – Я предлагаю тебе палатку.

– Я согласен, – ответил Давид.

– Давай немного пройдемся, чтобы рассеять запах вина.

Они пошли к восточному склону холма. Трава под ногами источала сладкий запах. Сели, Давид положил подбородок на руки, скрещенные на коленях. Давид почувствовал музыку, без инструмента, едва слышимую, вначале встревожившую его.

– Я подумал… – начал Ионафан и не закончил фразы. Давид даже не повернулся: он чувствовал, что Ионафан обязательно договорит.

– Я подумал, что, может быть, ты – посланник божий.

Давид молчал.

– За один день мир изменился, – задумчиво сказал Ионафан.

Сердце Давида забилось сильнее.

– Эта победа, – продолжил Ионафан, – эта победа была действительно знаком Всемогущего.

Давид слушал теперь внимательно, как лиса в ночной траве.

– Она все изменила, – настаивал Ионафан. – Ты меня слышишь?

– Каждое твое слово.

– Ты знаешь Самуила, ясновидящего?

– Самуила-судью? Я слышал, как говорили о нем, – ответил Давид.

– Самуил-судья сказал, что Бог отвернулся от моего отца.

– Почему?

– Потому что Самуил завидует моему отцу. Ты изменил это.

– Каким образом?

– Твоя победа показала, что тебя направил Господь, что через тебя он примирился с моим отцом.

– Через пастуха?

– Никто в лагере не думает, что ты – пастух. Все думают, что ты – посланник Бога.

– Камень в пращу… – сказал Давид с притворным равнодушием.

Его инстинкт не обманул его: он вошел в самую сомнительную из всех нор власти, потому что вмешался в отношения царя с Создателем.

– Камень в пращу, да. Но Голиаф унижал нас на протяжении нескольких недель. Нам казалось, что это унижение, посланное Богом.

– Я вернусь к моим баранам, и вы забудете Голиафа.

Ионафан коротко рассмеялся.

– Ты прекрасно знаешь, Давид, что ты не вернешься к своим баранам.

– Почему?

– Потому что.

– Потому – что?

– Потому что для начала есть я.

Сердце Давида забилось еще сильнее. Значит, он прав: он – пленник!

– У вас в армии девять тысяч человек. Что изменится из-за отсутствия одного человека? – спросил он.

– Разве ты не видел взгляды солдат сегодня? Давид видел их и был потрясен. В них он прочел дикую любовь.

– Мне нужно научить вас пользоваться пращой? – попробовал он отшутиться.

– Речь идет не о праще, Давид, даже не о Голиафе.

– Тогда о чем?

– О божественном знаке, который мы ждем.

У Давида закружилась голова. Значит, он является этим божественным знаком? Он, сын Иессея, – посланник Бога?

– У твоих баранов будет другой пастух, Давид. Твое место рядом со мной.

Давид глубоко вздохнул. «Со мной» – эти слова царапнули и смутили его. Это внезапное благочестие молодого человека, который был чуть старше его… Герой, безусловно, но, кроме того, сын царя…

Начался дождь.

– Я хочу спать, – сказал Давид. – День был длинный.

Они встали. На лагерь уже спустилась тьма. Воздух был свеж, поднялся легкий западный ветер. Давид с облегчением проник в палатку, которую ему показал Ионафан.

– Где мое ложе? – прошептал Давид.

– Там, рядом с моим, – сказал Ионафан, увлекая его за собой. Давид снял рубашку, кожаную юбку, сандалии и упал на свое ложе, покрытое шкурами. Оно было широким. Ионафан лег рядом. Долгое время они лежали неподвижно, досадуя на усталость. Давиду хотелось заснуть. Рука Ионафана легла на его торс. Давид испытал сначала оцепенение, казалось, сердце его разорвется. Сын царя, соперник, соратник в битве или враг, но никак не человек, с которым он разделил бы это ложе. Такой другой Голиаф. Но мир изменился с этого самого утра, как сказал Ионафан, и Ионафан, безусловно, не был Голиафом. Он, Давид, не мог ему отказать, даже если бы он никогда не испытывал желания к мужчине. Он прижал его руку к бедру, закусил губы и задохнулся, испытав головокружение, познавая с испугом нежность, которую может доставить мужское тело. Как такое было возможно? Головокружение перешло в опьянение. Тела прильнули друг к другу, как лиса к добыче. Небо перестало быть наверху, а земля внизу. Давид уже слишком много испытал, чтобы не понимать, что он стал объектом желаний. Безумие делало тела сильнее, они сливались воедино, словно десять человек, сходящиеся, убивающие друг друга, напряженные, агонизирующие в момент победы.