Цапля - [3]
Старики, застенчиво хихикая, вносят на веранду большие корзины с грибами.
КЛАРЕНС. Грибы есть сегодня мало опять, господин сторож. Такая экзистанция.
ЛЕША-СТОРОЖ. А, это вы, чертяки лесные! Явились, опять же, не запылились.
ЦИНТИЯ. Лаба диена, господин сторож. Гут абенд. Эври-синг из окей?
ЛЕША-СТОРОЖ. Акей, сказал старик Мокей. (Заглядывает в корзину.) Эва, грибов-то! Косой, что ль, их убираешь, Кларенс?
КЛАРЕНС. Это есть только Цинтия иметь особый глаз для эксплорация. (Целует подругу в щеку.)
ЛЕША-СТОРОЖ. Небось, белые-то только сверху, а под низ мухоморов навалили?
ЦИНТИЯ. Нике мухоморас. Це есть добже. Боровикас. Не-рай. Хоррошоу.
КЛАРЕНС. Драй рубло, господин сторож.
ЛЕША-СТОРОЖ. Дерете, черти! (Схватив корзины, взлетает по лестнице и исчезает.)
На второй лестнице появляется Боб, высоченный юноша в тренировочном костюме «Адидас». Медленно спускается, пружиня ноги, расправляя плечевой пояс, подкручивая торс. Леша-сторож появляется снова уже без корзин.
ЛЕША-СТОРОЖ. Цинтия, сон вчерась видела какой?
ЦИНТИЯ. Иа, бардзо фантастичный.
ЛЕША-СТОРОЖ (жадно). Валяй, трави! (Бобу.) У ентой бабки снов на цельную киностудию.
БОБ (снисходительно). Ну-ну.
ЦИНТИЯ. Все нашиналь, как в синем! Биг бенд, иллю-минасьон, фокстрот. Этот был большой и весь белый. Имель огромный нос и белый уси – мусташи. Он резал свой носом свои уси.
ЛЕША-СТОРОЖ (вздрагивает). Чаво мелешь?
ЦИНТИЯ. Его всякий звал Мажестик.
БОБ. Ну, лайнер, ясно.
КЛАРЕНС. Три гросс трубы! Я видел теж!
ЦИНТИЯ (невероятно оживленная, хихикая и обмахиваясь воображаемым веером, прохаживается по веранде). Они имель бытность быть и пароход, и мужчина, и мой кот. Я быль так же и сам сама, и он, олсоу.
КЛАРЕНС. Вспоминаль! Три трубы, зубы, он имель хохо-тальство и вэ-ли-ко-лэп-ный костюм.
ЦИНТИЯ. Я открываль у него третий ящик живота и там имель Нью-Йорк, где гулял с ним, как с папа. Я надеваль, как руссише фольк постояльно говоришь, воздуха.
ЛЕША-СТОРОЖ (слегка испуган). Русские, мамаша, так не говорят.
БОБ. Спокойно, Леха. Это прямой перевод с английского. Пут он эарс – означает «важничать». (Цинтии.) Значит, все в общем обошлось благополучно? Все в порядке, мадам?
ЦИНТИЯ. Колоссаль! Манифик!
БОБ. Ну, вот и отлично. (Леше-сторожу.) Держи секундомер, Леха. Замеришь мне рывки.
Вдвоем они проходят по веранде и спускаются в сторону моря.
КЛАРЕНС (вслед). Драй рублике, repp сторож, посмею напомнить.
ЛЕША-СТОРОЖ. Не нахальничай, Кларенс. Обождать могешь? (Скрывается.)
Старики Ганнергейты смиренно усаживаются в уголке, смотрят телевизор и беззвучно хихикают.
По правой лестнице спускается Лайма, смотрит в сторону моря и вдруг замирает, прижав руки к груди.
ЛАЙМА. Как он бежит! Какие рывки! Дух захватывает!
По левой лестнице скатывается Клавдия. За ней будто принцесса с сигаретой шествует Роза.
КЛАВДИЯ (Розе). Ты мне своего не навязывай!
РОЗА. Никто тебе ничего не навязывает, кому ты нужна.
Сестры начинают накрывать к ужину большой овальный стол в центре веранды.
РОЗА. Любопытно, куда пропала одна банка шведской ветчины, из тех, что вчера привез отец?
КЛАВДИЯ (вспыхнув). А тебе что?
РОЗА. Просто любопытно. Интересна сама техника похищения. Ведь это же не то, чтобы на ходу пожевать что-нибудь, из холодильника. Банку уносят в свою комнату, там открывают и съедают.
ЛАЙМА (продолжает смотреть вдаль). Да что тебе эта банка, Розочка?
РОЗА. Надеюсь, ты понимаешь, Лайма, что мне не жалко этой дряни. Просто забавно смотреть, как действует наш уважаемый диетолог. Какой аппетит, какая небрежность. Будь она на твоем месте, она, наверное, поедала бы мыло, белье, санитарные принадлежности, будь на моем, пожирала бы шахматы, книги.
КЛАВДИЯ. Вот я скажу папочке, как ты сестре кусочек ветчины жалеешь. Гадина паршивая, так бы в рожу… иногда… так бы в рожу кое-кому заехала!
ЛАЙМА. Клавдия!
РОЗА. А мне иногда просто хочется… просто слово нехорошее хочется бросить в лицо одной особе!
ЛАЙМА. Роза! (Отвлекается от созерцания тренирующегося Боба.) Девочки, так не годится! Давайте сядем и все обсудим. (Садится к столу, и сестрицы следуют ее примеру.) Какие нелепые ссоры! Уверена, что это не из-за ветчины, это из-за глубинной самонеудовлетворенности. Мы все ищем нечто важное, стараемся как-то оправдать свое существование. Ведь правда?
Роза и Клавдия привычно кивают, видимо, такие беседы давно уже у сестер в обиходе.
И вот, когда мы приходим в отчаяние, мы даем выход ему через такую ерунду, как шведская ветчина. Но посмотрите, сестры мои, как прекрасен мир! (Облегченно вздохнув, поворачивается в сторону моря.) Какие краски! Как трепещет листва каштанов. Как прекрасна, наконец, фигура юноши, летящая меж стволов. (Застывает.)
КЛАВДИЯ (что-то беспорядочно хватает со стола, неряшливо жует). Да, мальчик ничего себе! Хорошо бы…
РОЗА. Прожуй сначала, сердцеедка. Затащила в постель придурковатого сторожа и вообразила себя Клеопатрой.
КЛАВДИЯ. А тебе завидно?
РОЗА. Прожуй сначала.
КЛАВДИЯ. Вот тебе! (Дает Розе пощечину.) Онанистка проклятая! (Рыдает.)
ЛАЙМА (слепыми глазами поворачивается к ней). Что случилось?
КЛАВДИЯ. Я Розу ударила! (Трясется.) Розочку, нашу красавицу…
Это повесть о молодых коллегах — врачах, ищущих свое место в жизни и находящих его, повесть о молодом поколении, о его мыслях, чувствах, любви. Их трое — три разных человека, три разных характера: резкий, мрачный, иногда напускающий на себя скептицизм Алексей Максимов, весельчак, любимец девушек, гитарист Владислав Карпов и немного смешной, порывистый, вежливый, очень прямой и искренний Александр Зеленин. И вместе с тем в них столько общего, типического: огромная энергия и жизнелюбие, влюбленность в свою профессию, в солнце, спорт.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Врач по образованию, «антисоветчик» по духу и самый яркий новатор в русской прозе XX века, Аксенов уже в самом начале своего пути наметил темы и проблемы, которые будут волновать его и в период зрелого творчества.Первые повести Аксенова положили начало так называемой «молодежной прозе» СССР. Именно тогда впервые появилось выражение «шестидесятники», которое стало обозначением целого поколения и эпохи.Проблема конформизма и лояльности режиму, готовность ради дружбы поступиться принципами и служебными перспективами – все это будет в прозе Аксенова и годы спустя.
Блистательная, искрометная, ни на что не похожая, проза Василия Аксенова ворвалась в нашу жизнь шестидесятых годов (прошлого уже века!) как порыв свежего ветра. Номера «Юности», где печатались «Коллеги», «Звездный билет», «Апельсины из Марокко», зачитывались до дыр. Его молодые герои, «звездные мальчики», веселые, романтичные, пытались жить свободно, общались на своем языке, сленге, как говорили тогда, стебе, как бы мы сказали теперь. Вот тогда и создавался «фирменный» аксеновский стиль, сделавший писателя знаменитым.
В романе Василия Аксенова "Ожог" автор бесстрашно и смешно рассказывает о современниках, пугающе - о сталинских лагерях, откровенно - о любви, честно - о высокопоставленных мерзавцах, романтично - о молодости и о себе и, как всегда, пронзительно - о судьбе России. Действие романа Аксенова "Ожог" разворачивается в Москве, Ленинграде, Крыму и "столице Колымского края" Магадане, по-настоящему "обжигает" мрачной фантасмагорией реалий. "Ожог" вырвался из души Аксенова как крик, как выдох. Невероятный, немыслимо высокий градус свободы - настоящая обжигающая проза.
Страшные годы в истории Советского государства, с начала двадцатых до начала пятидесятых, захватив борьбу с троцкизмом и коллективизацию, лагеря и войну с фашизмом, а также послевоенные репрессии, - достоверно и пронизывающе воплотил Василий Аксенов в трилогии "Московская сага". Вместе со страной три поколения российских интеллигентов семьи Градовых проходят все круги этого ада сталинской эпохи.