Цацики и любовь - [4]

— Значит, будешь делать из своих оливковое масло, — сказала Элена. — Пошли, попросим Георгиоса свозить нас туда.

— А разве нам можно туда одним? — усомнился Цацики.

— Конечно. К тому же они ничего не заметят. Они же всё время у Димитриса. А я не могу — мне слишком тяжело там находиться.

— Мне тоже, — ответил Цацики. — Я там задыхаюсь.

Крышка гроба

Странно, что греков так много, размышлял Цацики. Дома, в Швеции, надо надевать шлем, когда катаешься на велосипеде, ремень безопасности — когда едешь в автомобиле, и спасательный жилет — когда сидишь в лодке. Иначе можно умереть, ну или почти умереть.

В Греции жизнь, похоже, не была такой опасной. В машинах здесь никто не пристегивался. Шлем не надевали, даже мчась по извилистым горным дорожкам на скутере. Волосы развевались на ветру. Это было прекрасно. В нос бил сладкий запах лета, тимьяна и цветов миндального дерева. Ветер свободы.

Если бы Мамаша увидела сейчас Цацики, ее бы, наверное, хватил удар. А что, иногда совсем неплохо оказаться в сотнях миль от своей мамы. Цацики не выдержал и издал вопль счастья. Костас, друг Георгиоса, который вез Цацики, вздрогнул, скутер вильнул в сторону и чуть не съехал с дороги.

— Crazy boy[3]! — заорал он.

— Yes! I’m crazy! — радостно вопил Цацики. — Crazy! Crazy[4]!

Да, он шведский крейзи-бой, владеющий половиной оливковой рощи. Они попробовали сосчитать деревья. Цацики дошел до девяноста семи, Элена — до ста восьми. Только она, скорее всего, сбилась, потому что Георгиос все время ее целовал.

Вокруг каждого ствола была обвязана черная сетка. Ее расстилали на земле во время сбора оливок, как рассказал им Костас. Он, похоже, всё знал про оливки. Теперь Цацики придется многому научиться.

Элена ничему учиться не собиралась. Она считала, что они просто будут получать деньги, и всё.

Цацики задумался. Ведь дедушка не то имел в виду, к тому же Цацики бы с удовольствием поучаствовал в сборе урожая. Надо спросить Мамашу, нельзя ли на время отпроситься из школы и приехать сюда собирать оливки.

Когда они вернулись в деревню, Костас и Георгиос остановились, не доезжая до таверны. Элена не хотела, чтобы ее родители видели, что она была с ними.

— Спасибо, — сказала она Георгиосу и улыбнулась.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но делать это в деревне, где их могли увидеть, было нельзя.

— Спасибо, — поблагодарил Цацики Костаса. — Мне очень понравилось.

— Ясас, — крикнули на прощание парни и укатили, подняв за собой клубы пыли.

Подойдя к дому, Элена схватила Цацики за локоть.

— Он умер, — проговорила она.

— Откуда ты знаешь?

— Ты что, не видишь крышку гроба?

— Вижу, — ответил Цацики, уставившись на коричневую крышку, прислоненную к двери.

— Не знаю, как у вас в Швеции, но здесь, когда кто-нибудь умирает, у дверей ставят крышку гроба.

— Ага, — сказал Цацики и вдруг почувствовал, что, несмотря на жару, его знобит. Волоски на руках встали дыбом. Там, внутри, лежал его дедушка — мертвый, хотя только что он был жив. Как такое поймешь?

Подошли какие-то женщины, одетые в черное. Они покачали головами и, прежде чем войти в дом, перекрестились. Элена пошла за ними. Но Цацики остался стоять, не в силах пошевелиться.

У него не хватало смелости войти. Он не хотел верить, что дедушка умер, но ведь мог и не верить, раз не видел это собственными глазами.

— Да, он умер, — сказала Элена, вернувшись к нему. — По-моему, так лучше. Лучше уж умереть, чем так мучиться… Все плачут, больше всех мама и бабушка, тетушки сейчас будут его одевать. Думаешь, со мной что-то не так, раз я не плачу?

Элена озабоченно посмотрела на Цацики.

Наверное, с Цацики тоже что-то было не так, потому что плакать он тоже не мог. Внутри у него было совершенно пусто. Он ничего не чувствовал.

Пожалуйста, проснись!

Старый ржавый автомобиль Яниса затормозил у таверны. Из него выскочил Янис, подбежал к Цацики и обнял его. Цацики увидел, что он плачет.

— Он больше не будет страдать, — сказал Янис. — Но Иисус-Мария, как же мне будет его не хватать!

— Мне тоже, — прошептал Цацики. — Мне тоже.

Остаток этого грустного дня прошел быстро. В Греции родные не успевают поместить в газете анонс о смерти близкого, потому что покойных принято хоронить в течение двадцати четырех часов, так что Цацики, Элена и Янис расклеили на фонарных столбах и досках объявлений листочки. На них были крест и фотография Димитриса и еще сообщалось, когда состоятся похороны.

До наступления вечера все жители деревни побывали у них и попрощались с дедушкой. Не попрощался только Цацики — он наотрез отказался входить к нему в комнату. Он сидел у себя и рисовал. В конце концов за ним пришел Янис.

— Пойдем, — сказал он. — В этом нет ничего страшного. Правда!

Цацики вцепился в руку Яниса. В доме всюду стояли цветы, все стулья в гостиной были заняты членами семьи и друзьями Димитриса. Сам он лежал в гробу посреди комнаты, на большом столе.

Видно было только его лицо, тело укрыли красивой белой простыней. Янис оказался прав. Ничего страшного в этом зрелище не было. Казалось, будто дедушка спит, и никакого запаха Цацики больше не чувствовал.

Цацики поднял руку и прикоснулся к его щеке, очень холодной и бледной. Он опустил руку Димитрису на грудь и слегка потряс его.