Очень тихо она приподнялась, натянула свитер и увидела, что плитка выключена, и подумала, что ему, наверное, холодно на полу. Она включила плитку, поудобней улеглась на медвежьей шкуре и опять стала смотреть на Севу. Какие-то мысли, спокойные, простые, текли у неё в голове. Лида не запомнила их, как во сне.
Всё было хорошо, ей ничего больше не хотелось — только это.
Треснула свечка, чуть ярче вспыхнул лоскутик огня.
Лида уснула.
* * *
Ей ничего не снилось, а если снилось, то сразу уплывало. Проснулась она от чего-то, от чего-то… Она пошевелила губами и открыла глаза.
И увидела Севу. Он стоял в углу, у дальней стены, какой-то то ли испуганный, то ли встрёпанный. Лида ничего не могла понять. О чём-то он спрашивал её глазами.
— Сева, — сказала она, улыбаясь. И тут же поняла, почему он так стоит и что спрашивает. И поняла, как бы вспомнила то, от чего она проснулась.
Лида резко поднялась, села, вся сжавшись в комочек. Вдавила плечи в стену, в угол — самый противоположный от Севки.
Что делать теперь? Обидеться, заорать, заплакать? Но всё равно это уже случилось. Время не схватишь за хвост и не отмотаешь назад, чтобы вычеркнуть тот момент, когда он стал на колени перед спящею Лидой и своими губами прикоснулся к её губам. А своим носом, наверное, прикоснулся к её носу.
Лида сжалась ещё сильнее. Подбородок вдавила в колени. Две слезы выехали у неё на глаз, потом ещё две. Лида сморгнула их. Севка на какое-то время стал виден смутно… «Слёзы застлали ей глаза» — как говорилось в старых романах.
Главное, ей совсем не было стыдно. И от этого ей было… ужасно стыдно!
И приятно ей не было. И очень обидно: случилось такое важное, а будто ничего не произошло!
Она плакала, а Сева молчал. Только скажи мне что-нибудь, я тебе так дам!..
Прошло несколько минут. Теперь она просто сидела и плакала. Потому что сразу ведь не остановишься. Она полезла в карман за платком, да никак не могла его вынуть из обтягивающих своих брючек.
— Лида… Лидочка! Я тебе клянусь, я никогда больше!
— Ладно. — Она шмыгнула носом, потому что платок никак всё не вылезал.
Молча, стесняясь друг друга, они собрались. А впрочем, что там за сборы: сапоги надеть, да пальто, да шапку. Всё это Сева принёс ей в теплоту чума и настелил дорожку из двух старых телогреек, чтоб она могла пройти в сапогах.
— Лид, ты есть будешь?
Ей хотелось поесть. Но как было сказать об этом в такую неподходящую минуту? Она молча покачала головой.
— Ну и я тогда не буду! — сказал Севка. А ему, наверное, хотелось ещё больше: ведь он мальчишка. Лида пожалела его. Но что же поделаешь!
На улице солнце светило всё так же весело. Только с середины неба оно переползло на край. Было уже половина пятого. Тёмные длинные тени от двух баб расходились в разные стороны. И хотя это был всего лишь закон физики, Лиде стало грустно.
Севка с понурой деловитостью проверял, всё ли убрано, потушено, выключено. На снегу, на стеклянном приморозке, валялись их бутерброды. Верней, они даже и не валялись, а просто лежали на снегу, как на скатерти, — бери да ешь! Но сказанного слова не воротить. Тут уж пошло на принцип.
Никогда не замечали? Чем глупее и случайней принцип, тем труднее его отбросить. Почему так?..
Бутерброды остались лежать на поживу завтрашним птицам. Лида и Севка шли по худо протоптанной тропинке. Севка виноватый, а Лида — сама не знала какая.
Пока он запирал калитку, Лида сквозь железные прутья ворот смотрела на участок — весь в отпечатках их следов, весь такой знакомый, с притихшими на морозце кустами и рогатыми яблонями. Бабы отсюда видны были плохо — только две белые глыбы. А лица их глядели в другую сторону.
Лида испугалась, что приедет кто-нибудь и увидит этих баб с надписями… Однако она не могла сказать этого Севе, не могла с ним заговорить. Тоже глупый принцип. А может, не такой уж и глупый…
Этих баб вообще надо бы сломать — улики жуткие!
Да уж очень жаль было их!
Севка, угнувшись, шёл впереди. Лида вздохнула, но так, чтоб он не услышал. Она всё-всё припомнила — всё хорошее за эти два месяца их знакомства. А такого набиралось немало. Он, можно сказать, всем был хороший, Сева.
Да только подумайте вы сами, как же страшно было Лиде его прощать. А вдруг он подумает: «Всё в порядке, ничего не случилось. Значит, так и надо себя вести. Можно!»
И даже пусть она ему специально скажет: «Ты только, Севочка, не думай, что, если я тебя простила…» Он, конечно, ответит: «Ничего я не думаю!» А сам именно будет думать чего не надо!
Такое положение было безвыходное. И в то же время так хотелось Лиде помириться. Потому что совсем ещё неизвестно, что тебя дома ждёт. Может быть, родители уже всё узнали, и значит, будет экзекуция, притом здоровая! И придётся ещё чего-то врать — правду ведь не расскажешь!
Так пусть хоть последние минутки пройдут хорошо.
Уже раз сто она собиралась хлопнуть его варежкой по шапке: «Эй, Сусанин… Но только смотри. Прощается на первый раз…» И всё никак не решалась.
Вдруг ей такая умная мысль в голову пришла, что она всё же не удержалась и заговорила:
— Понимаешь ты: это как шкура царевны-лягушки! До поры до времени нельзя её палить! А ты…
