И всё же Лида сделала эту сложнейшую работу. Теперь можно было приступать к давно задуманной мести. Из прошлогодних листиков она сделала глаза, из толстой рогульки унылый нос. Прикинула на секунду, делать рот или не делать. Ничего, и так хорошо!
Теперь она взяла тонкий прут и, отламывая кусочки, стала аккуратно вдавливать их в живот снежному чудовищу: СЕВА.
Жутко довольная собой, она отправилась на терраску, села так, чтобы солнце обливало её всю, закрыла глаза. На секунду тайной мышью в ней заскреблась мысль о школе. Что завтра будет?.. Лида поскорее открыла глаза и стала любоваться своим произведением. Чудо, в самом деле, до чего он был хорош: с квадратными глазами, с опущенным носом и абсолютно немой.
— Эй, Севка!
Он вылез из глубин своей крепости:
— Чего?
— Ничего, просто так, — ответила она голосом Лисы Патрикеевны.
Тогда он догадался посмотреть на бабу.
— Ух!.. Шпионка! С лопатой наперевес он пошёл на бабу Севу.
— Севка! Имей совесть!
Проходя мимо террасы, он зачерпнул полную лопату снега:
— Сдаёшься?!
— Сда-юсь, — тихо ответила Лида и улыбнулась.
Севка с растерянной улыбкой стоял перед нею, всё держа полную лопату тяжёлого мокрого снега.
— Лида… — сказал он очень опасным голосом.
Она собрала всё своё мужество.
— Плыви-плыви, бревно зелёное!
(Вы, конечно, знаете, что существует такой анекдот про Чебурашку и Крокодила Гену.)
— Точно, шпионка! — с обидой сказал Сева.
Придя на поляну, уже истоптанную Лидой, он принялся за дело. Да с таким угрюмым трудолюбием, что просто умереть со смеху! Словно бы он хотел подтвердить пословицу о том, что если дружно работать, то и снег загорится, а если кое-как, то и масло не вспыхнет.
Слепил один огромный ком, на него с рычанием загнал второй, почти такой же. А третий сделал до смехотворности маленький. Да ещё его сверху пообтесал. И голова получилась приплюснуто-продолговатая.
Потом бегом принёс новых сучьев, но не стал их облепливать снегом, а прямо воткнул в туловище — корявые, загребущие. Лида аж позавидовала.
Дальше Севка в самых углах продолговатой головы пристроил узенькие глазки, в середину сунул плоский нос, вместо рта — неровный ряд обломков. Получились на редкость чёрные и хищные зубы. Да и вся рожа, вся баба вышла ужас до чего смешная и страшная.
А Севка отступил на шаг, будто любуясь своей работой, и вдруг выложил букву «Л».
— Севка, прекрати!
А он уже «И», «Д».
— Севка!
— Никаких Севок! Сама первая начала.
— Потому что ты кидался.
— Пожалуйста, кидайся!
Сердясь, Лида слепила снежок, приметилась:
— Получи, бандит, гранату!
Метрах в трёх от Севы замахал руками ушибленный куст.
— Хило работаете! — не оборачиваясь, крикнул Севка и прилепил недостающее «А».
Так они и стояли рядом — снежная Лида и снежный Сева. Причём Сева казался кротким ребёнком рядом со свирепой и огромной «мамашей».
* * *
Приходили новые люди с новыми заботами, усаживались около двери в другой кабинет. А из прежних он теперь остался один — его попросили обождать. И началась едва заметная суетня. Вошла сестра, вышла сестра. Вышел доктор. На левой руке у него была чёрная рентгеновская перчатка, в правой он держал синюю бумагу, Булкин анализ: вчера ему сделали проверочный укол, а сегодня осмотрели и попросили обождать.
— Филиппов?.. Придётся ещё обождать немного. Анализ не совсем получился.
«Я и так жду!» — хотел сказать Бывший Булка, но не сказал.
«А если не получился, чего ж таскаешь его взад-назад!» — хотел сказать Бывший Булка, но тоже не сказал.
Он подошёл к окну, заставленному извечными больничными цветами. Солнце продолжало светить как угорелое, и с крыш лило. Бывший Булка заметил, что руки его холодны — камень подоконника казался им тёпел… Чёрт! Ещё только простудиться не хватает! Он мысленно представил себе то место, где был чёрный пятак… и горошина. Но ведь совсем не болело! Ему становилось всё холоднее.
— Филиппов… Зайдите-ка, пожалуйста.
Его опять заставили раздеться до пояса. И он почувствовал себя совершенно беззащитным перед врачами.
— Вас что, знобит?
— Да простыл вроде…
— Простыли?
— Да нет-нет!
Он собрался, сжал зубы.
— Так, хорошо. Руки повыше… Положите их на голову.
Холодные перчатки повернули его, как требовалось.
— Ну, в общем ясно, да?
— Пожалуй…
Врачей было двое — молодой и старый. Молодой поворачивал Бывшего Булку. А старый только смотрел, заложив руки в карманы халата. Наконец и он вынул левую руку, сильными, но мягкими пальцами подавил чёрный пятак, катнул горошину. Бывший Булка стал одеваться.
— Филиппов Николай…
— Петрович, — сказал Булка.
— Вам, Николай Петрович, надо подлечиться. Вашу историю мы перешлём в районную поликлинику. А там они решат… Вас вызовут…
— Какую историю?
— Ну… историю… болезни.
Бывший Булка опустил глаза.
— Вы один пришли? — опять спросил врач; Бывший Булка пожал плечами: ну, а с кем же? — Желательно, чтобы зашла ваша жена или кто-то из близких. А можно позвонить… Дело в том, что вам сейчас лучше соблюдать режим и диету. — Он написал что-то на беленькой квадратной бумажке: — Это мои часы приёма, а это телефон.
— А у меня что? — спросил Бывший Булка, и вопрос его прозвучал как-то излишне звонко.
— У вас жировик, — спокойно сказал второй врач. Он был седой, толстый, с внимательными чёрными, как угли, глазами, смотрящими из-под седых бровей. — И возможно, его придётся удалить.
