Бывшие люди. Последние дни русской аристократии - [66]

Михаил обратился за помощью к Пешковой и Горькому, указав, что как либерал был под надзором полиции и что у него блестящий послужной список после революции. Ни Пешкова, ни Горький не смогли ему помочь. Отсутствие работы сильно огорчало Михаила, его мучили бессонница и боли в сердце. По совету своего адвоката Михаил согласился пройти психиатрическое освидетельствование. Оказавшись в психиатрической клинике, Михаил обнаружил, что больница полна совершенно здоровыми людьми, укрывавшимися здесь от чистки или тюрьмы. Один из пациентов каждое утро пел во всю мощь своих легких «Боже, царя храни!». Михаил спросил его: «Вы с ума сошли?» И этот совершенно здоровый человек ответил: «Только здесь я могу безнаказанно петь все, что хочу».

Анна вела собственную борьбу. Вместе с несколькими бывшими дворянками и группой крестьян из Бучалок она организовала артель «Расшитая подушка». Деревенские женщины вышивали льняные простыни и наволочки, Анна и ее товарки занимались сбытом. Дело шло, и участники артели хорошо зарабатывали, но налоговая инспекция закрыла артель, ссылаясь на эксплуатацию трудящихся. Анна две недели просидела под арестом. Дважды на нее заводили уголовное дело как на паразита, эксплуатирующего крестьян, и оба раза суд ее оправдывал. Тем не менее на этом предпринимательская карьера Анны оборвалась.

Поздно вечером 12 июля 1929 года в квартиру Голицыных явились агенты ОГПУ со множеством солдат и ордером на арест Сергея. Последовала обычная сцена: они обыскали квартиру, семья безмолвно присутствовала, готовила чай и собирала ему вещи. Сергея посадили в воронок и отвезли на Лубянку. Он по-юношески гордился произошедшим, рассматривая арест как инициацию, ритуал достижения совершеннолетия.

Ночью его разбудили и повели на допрос. Следователь обрушил на Сергея град обвинений, угроз и брани. Он сказал, что им известно о Сергее все, что он убежденный монархист и отъявленный фашист, «князь, Рюрикович, классовый враг, враг Советской власти». Сергей возразил, что Голицыны не Рюриковичи, потомки мифического основателя русского государства, а Гедиминовичи, потомки великого князя литовского. Но следователь счел эти объяснения не относящимися к делу и заявил, что ему известно, как Сергей и его друзья проводят время, танцуя фокстрот, устраивая вечеринки и ведя антисоветские разговоры. Он положил перед Сергеем лист бумаги и велел написать отчет об антисоветской деятельности его друзей. На следующий день Сергея перевели в Бутырку, где его допрашивали день и ночь, требуя дать информацию о его друзьях. И хотя Сергей сотрудничать отказался, в конце концов его отпустили, заставив дать подписку о неразглашении.

Осенью Голицыны получили предписание в течение двух недель покинуть Москву. Вся деятельность «мэра» была посвящена древней столице России, и он любил город как члена собственной семьи. Город был частью его жизни, а ссылка в таком возрасте означала, что «мэр» умрет, больше его не увидев. Все были взволнованы и измучены. За эти две недели они раздали большую часть мебели и книг, сожгли во дворе семейную переписку многих поколений: писем было гораздо больше, чем они могли взять с собой. Наконец, однажды утром на запряженные лошадьми телеги они принялись грузить свое имущество – немного мебели, несколько чемоданов, баулов и ящиков. Когда были уложены тяжелые вещи, Владимир принес семейные портреты, положил сверху и, накрыв, тщательно закрепил. Соседи молча наблюдали их отъезд. Голицыны жили в Еропкинском переулке семь лет. Здесь они справили четыре свадьбы и крестили трех новорожденных. Здесь были арестованы пять членов семьи. Когда они выезжали из Москвы, поднялся ветер и начался дождь. Владимир укрывал семейные портреты брезентом и подвязывал веревками, чтобы они остались целыми и сухими. Вечером они добрались до своего нового дома в деревне Котово по Савеловской железной дороге.

«Мэр» не поехал в Котово, он предпочел жить с семьей дочери Эли в Сергиевом Посаде. Здесь «бывшим людям» тоже приходилось несладко. В январе 1926 года Эли, ее муж Владимир и много других, включая Истоминых, Шаховских и Олсуфьевых, были объявлены лишенцами. Около трех тысяч человек, или 10 % населения городка, потеряли права, и среди них были не только дворяне, но священники, купцы, мелкие предприниматели, даже портные, слесари и другие ремесленники. Согласно официальным документам того времени, в эту группу попадали те, кто использовал наемный труд для извлечения дохода, участвовал в торговле, служил в царской полиции, а также находившиеся на иждивении лишенцев в возрасте до 18 лет.

В мае 1928 года «Комсомольская правда» и другие газеты печатали статьи, в которых утверждалось, будто Сергиев Посад сделался «столицей дворянства, черносотенцев и монахов». Пресса требовала от власти объяснений, почему большая группа «бывших» могла жить так открыто и работать во многих советских учреждениях. Владимир Трубецкой был отмечен особо. «БАРОНОВ И КНЯЗЕЙ НАДО НЕМЕДЛЕННО УВОЛИТЬ, ВЫГНАТЬ ИХ С СОВЕТСКОЙ РАБОТЫ», – кричал текст статьи, набранный заглавными буквами. «Рабочая газета» нападала на музей Свято-Сергиевского монастыря за большое число «бывших» в его штате. «Рабочая Москва» описывала сотрудников музея из «бывших» как «двуногих крыс». В том же месяце восемьдесят человек, включая четырнадцать монахов, были арестованы.