Бюро находок - [16]

– Я посмотрю, что можно сделать, – сказала она. Вернувшись к столику, Лагутин извинился, что не предложил сразу Генри никакого освежающего напитка: у него в голове все еще нет полной ясности, трещит и гудит, как при грозе, а в мозгах маленькая свистопляска, как после первого падения с лошади.

– Надеюсь, вы скоро избавитесь от последствий этой травмы.

Генри сунул руку в нагрудный карман, вытащил оттуда сложенную бумажку и положил ее на стол:

– Сожалею, но вы должны это подписать, обычная квитанция о получении вещи, это необходимо, поскольку ваш портфель уже заактирован.

Генри протянул Лагутину шариковую ручку и показал ему, в каком месте тот должен поставить свою подпись. Увидев незнакомые буквы, он только еще спросил:

– Это по-русски?

– Да, так я обычно расписываюсь, – сказал Лагутин, – вы можете сравнить мою подпись с той, что на документах, конечно, как всегда, по-русски. Я, правда, башкир по национальности, но мой родной язык – русский, в Самаре живет много башкир.

– Но учились вы в Саратове?

– В Саратове, на Волге, оба города находятся недалеко друг от друга, у них много общего из того, что несет с собой история – набеги, крестьянские восстания, разорения, пожары, войны.

Губы Лагутина расплылись в беспомощной улыбке, он уставился на обрамленное ракушками зеркало, удивленный и словно не верящий сам себе, что сидит здесь. Чтобы сказать Генри что-то приятное, он спросил через некоторое время, не предъявляет ли работа в бюро находок особых требований к человеку: как он себе представляет, не каждый способен выслушивать просьбы, обвинения или даже требования со стороны клиентов, да и разбираться в особых свойствах потерянной вещи тоже не такая простая и легкая задача, можно предположить, сколько проклятий сыплется на их голову и высказывается угроз в их адрес.

– А-а, – сказал Генри, – поначалу не перестаешь удивляться, а потом привыкаешь и действуешь по заведенной схеме.

Лагутин положил руку на портфель и возразил:

– Не скажите, вот он пришел ко мне не своими ногами и не по заведенной схеме, за то, что я снова держу его у себя на коленях, я обязан благодарить только вас.

– Ну так уж получилось, – отнекивался Генри, не придавая обстоятельствам особого значения, – я увидел ваши документы, значит, мне и нужно было вести это дело. Я узнал, что первую помощь вам оказали в миссии при вокзале, так что найти вас было не трудно, – и, пожав плечами, добавил: – Нельзя все делать только по заведенному порядку, в вашем случае для меня было важно передать вам портфель лично. Я думаю, что в бюро находок в Самаре мои коллеги поступили бы точно так же.

– В Самаре, – произнес задумчиво Лагутин, – в прекрасном городе Самаре никто ничего не теряет и потому вряд ли там есть бюро находок.

К столику подошла девушка с подносом в руках, она составила на стол тарелки и чашки, а порционный горшочек с медом сразу подвинула Лагутину, сказав при этом с наигранным сожалением, что это, конечно, не мед диких пчел, а самый обыкновенный немецкий цветочный мед, собранный на полях рапса, меда диких пчел здесь не найти. Лагутин взял ее за руку и подмигнул ей:

– Дорогая Таня, если судьба будет ко мне столь же благосклонна, как и вы, и я в один прекрасный день снова приеду сюда, я привезу для вас из дому две банки меда диких пчел, он так же сладок, как звуки свирели в ночной степи, вот пусть господин Неф будет свидетелем, я это торжественно обещаю.

И, повернувшись к Генри, он объяснил:

– У моего деда шестьсот ульев, они стоят в глухом лесу. У нас очень распространено пчеловодство, если не сказать больше: оно у нас образцово-показательное, не случайно киргизы называют нас, башкир, пчеловодами.

– Господин Лагутин еще играет на флейте, – сообщила девушка Генри.

– Это наш самый любимый музыкальный инструмент, он называется курай, – улыбнулся Лагутин и, вздохнув, весело добавил: – Разводить пчел и играть на тростниковой флейте – это мы умеем, но на этом все и кончается.

– А как же математика? – спросил Генри.

– Ах, господин Неф, – сказал Лагутин, – математики – это такой народ, им все равно, где они об этом думают, бывает так, что в какие-то особые минуты они оказываются в плену парадоксов или на них нисходят озарения, и тогда они задаются тем же вопросом, что и Эпименид:[2] а где же истина?

Он сделал несколько глотков чая, закрыл глаза, весь отдаваясь вкусу и аромату напитка, и Генри вдруг показалось, что он узнает наконец в этом неподвижном красивом лице азиатские черты.

На стойке зазвонил телефон, девушка извинилась и оставила их одних. Господин Лагутин открыл портфель, вынул оттуда пачку табака и упаковку папиросной бумаги и, призвав взглядом Генри следить за его действиями, ловко скрутил одной рукой «козью ножку», – самокрутка получилась упругой и ровной, он протянул ее Генри:

– Табак, может, и плохой, но приносит меньше вреда, чем здешний.

Затем он скрутил вторую сигаретку для себя и прикурил от огонька, предложенного Генри.

– Что, сеном пахнет? – спросил он. – Табак имеет, конечно, немного привкус трав, их сеют на плодородных почвах башкирских степей.

– Ничего, курить можно, – сказал Генри и спросил, останется ли господин Лагутин жить пока здесь, в гостинице «Адлер», это, конечно, маленькая гостиница, но зато тихая и расположена в самом центре.