Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер - [6]

Из Бремена до Парижа можно долететь всего за полтора часа, но в 1900 году Рильке, «который несся в высоком желтом экипаже под шум деревьев», понадобилось четыре часа, чтобы преодолеть сорок километров.

⁂

Райнеру Марии Рильке и Пауле Беккер по двадцать четыре года. Девушка, которая не хочет быть гувернанткой, встречает молодого человека, который не хочет быть военным. Она вернулась из Парижа, он – из России. Кончается лето 1900 года. Весь мир – перед ними.

Светловолосая художница «улыбается из-под полей флорентийской шляпы».

Рильке только что узнал, что его друг Генрих Фогелер принял решение жениться на Марте, очень молодой и красивой местной девушке, «простой и нежной». «Битва окончена», – соглашается он.

Для Рильке же битва, напротив, началась. Лу Андреас-Саломе отдалилась от него. Он впервые видит Клару и Паулу. Он принимает их за сестер: одна рослая, темноволосая, другая русая и невысокая, обе в белых платьях и обожают танцевать.

⁂

В первый вечер Рильке разговаривает с Паулой о цветах болотистых равнин. О тоске, в которую они его погружают. О вечерних небесах. О тех минутах, в которые он не знает, как жить.

На фоне грозового неба Ворпсведе деревья наливаются цветом. Дома алеют. Вода сияет так, словно свет зарождается где-то в глубине каналов.

Рильке считает, что художники всегда знают, как жить. Когда тоска приходит, они ее пишут. Заточенный в госпитале, Ван Гог писал свою палату. Тела художников и скульпторов деятельны. И вся их работа – в движении. Он же, поэт, не знает, куда деть свои руки. Он не умеет быть живым.

Клара присоединяется к ним в первый же вечер. Она встретила на болотах смерть. Пожилую женщину, призрак. Тихая ночь, березы, луна, свечи в темной мастерской. То, что на самом деле рассказала Клара тем сентябрьским вечером 1900 года, мы видим через призму записей Рильке. Он каждый вечер пишет о своей жизни Лу Андреас-Саломе (посмертно эти письма опубликуют в «Дневнике Ворпсведе»[7]). В них Рильке пишет о разных краях, видениях и безднах. О садах, будто из другой эпохи. О лодках на каналах с призрачными экипажами.

В римскую эпоху неверных жен бросали в трясину грудью вперед. Их тела, не тронутые разложением, до сих пор находят в болотах. Тысячу лет рот открыт от ужаса перед трясиной, но стоит оказаться на поверхности – и тело рассыпается, едва ткани соприкоснутся с воздухом. Возле церкви – той, в которой Клара и Паула звонили в колокола в честь заката, – смогли похоронить лишь пыль… пишет Рильке к Лу.

Райнер Мария Рильке колеблется. Паула, Клара. Его сердце в нерешительности. Ему бы пришлось по вкусу трио. Так будет всю его жизнь.

Паула носит зеленое платье, то, в котором она впервые появилась в мастерской Модерзона.

Краснее не бывало красных роз,

чем в этот вечер, дождь его терзал.

Твоих волос я нежность вспоминал…

Краснее не бывало красных роз.

Подлески не темнели зеленей,

чем в этот вечер, дождь его одел.

Я вспоминал, как вырез платья бел…

Подлески не темнели зеленей[8].

Клара носила белое платье, «батистовое платье без корсета, в имперском стиле. Перехваченное лентой под грудью, с длинными вертикальными складками. Ее прекрасное печальное лицо обрамляли легкие кудри, которым она позволяла свободно спадать вдоль щек…». Вот и вечер второй встречи. Рильке пообещал почитать свои стихи друзьям. Тяжелый стол перенесли к окну, чтобы все могли усесться. Паула называет эту сцену «битва со столом», поэт записывает фразу. Но «настоящая королева» того вечера – Клара. Она видится ему «особенно прекрасной ‹…› несмотря на подчас слишком резкие черты лица».

Во время третьей встречи он дарит Пауле несколько сувениров, привезенных из России; среди прочего – фотографию Спиридона Дрожжина, крестьянского поэта и крепостного Толстого[9]. Крепкое лицо; ей нравится писать такие. Клара подъезжает к ним на велосипеде. Они пообедали у Овербеков; рядом с Рильке сидела Паула, и разговаривал он именно с ней, и много. И слушал Отто, который рассказывал, как сложно доставить удовольствие животным. Похитьте у паучихи кокон с яйцами, который она таскает повсюду, и она обезумеет; повесьте кокон на ее паутину, и она мгновенно испытает облегчение и удивится, спрашивая себя: «Разве я здесь не проходила?» «Никогда не забуду, как Модерзон рассказывал об этом: помню его выпученные глаза, в которых будто бы читалось каждое движение этого создания; помню взмах руки, которым он показал, как паучиха взваливает мешочек обратно на спину», – пишет Рильке к Лу.

А что же в дневнике Паулы? В нем Рильке «милый и бледный ‹…›, с маленькими трогательными руками. У него тонкий лирический талант, а сам он нежный и чувствительный». Он спорит с высоким и крупным Карлом Гауптманом, другом Отто, который будто не философствовал, а сражался. Тосты в стихах. Все пьют. «Под конец вечера эти двое уже не понимали друг друга». О том же вечере Рильке пишет, что не мог выносить «буффонаду, отвратительное следствие немецкой общительности».

Рильке – мужчина, который не любит других мужчин (за исключением Родена: с его принадлежностью к мужскому полу Рильке мирится, ведь тот – скульптор и статуя, тотем). Рильке любит женщин и женскую компанию. В ее отсутствие – одиночество. Но в мыслях об одной или сразу о двух женщинах.