Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер - [22]

Я познакомилась с Паулой благодаря этой картине. Кажется, был 2010 год, и мне пришло спам-объявление о круглом столе по психоанализу, посвященном материнству. Картинка была крохотная, просто иллюстрация; она напомнила завораживавший меня в детстве плакат, висевший в комнате родителей: это был портрет кормящей матери кисти популярного в 70-е или 80-е художника Тоффоли, писавшего людей из кругов и квадратов: будто с конвейера и неизменно – в теплых тонах. Но это был не Тоффоли.

На картине – детство, самое младенчество. Кто этот художник, откуда так хорошо знает о кормлении грудью? Потому что впервые я увидела удобную позу, которую не показывают в художественных училищах и в которой не изображают Мадонн с младенцем: женщина не сидела, ее руки были свободны, она лежала рядом с ребенком. Молочная дрема, их будто окутал жаркий молочный кокон. В 2010 году я кормила своего третьего ребенка и собиралась его кормить два года, наплевав на всё и на собственные принципы.

В 2001 году, пытаясь преодолеть клише о том, «что такое мать», я написала книгу «Дитя». Когда книга вышла, я поняла, что некоторые мужчины не могут воспринимать материнство всерьез. Мать и дитя, вот первая и банальная истина, почерпнутая мной из опыта: если мать не выглядит как Мадонна (Дева с младенцем) или как шлюха (Венера и Купидон), она не знает, куда деться.

Паула – художница, и она видит, что тот (та!), кого она пишет, спит, лежа лицом к ребенку. Паула делает несколько карандашных набросков и пишет две картины на холсте. Крупные соски, лобковые волосы черные и густые, живот круглый, бедра и плечи – крепкие. На этих рисунках мать и дитя ласково трутся носами; на картинах же они расслаблены и симметричны, оба – в позе зародыша, большая женщина и маленький ребенок. И ни слащавости, ни святости, ни эротизма – наслаждение здесь в другом. Бесконечная, иная сила.

Всё, что я поняла, рассматривая эту картину, – что я никогда не видела ничего подобного. Так изобразить женщину в 1906 году! Кем была Паула Модерзон-Беккер? Почему я никогда о ней не слышала? Чем больше я читала и чем больше смотрела (другие сильные сцены кормления, где мать держит грудь так, как, наверное, может изобразить только женщина-художник), тем яснее мне становилось, что я должна написать биографию этой художницы и помочь миру увидеть ее работы.

⁂

В 2014 году я в Рурской области, в Эссене. Для французов Рур – одна сплошная шахта. Но именно в этом индустриальном перенаселенном регионе, в этой дыре, на конечной станции поездов «Талис», идущих из Парижа, расположен один из лучших музеев в мире, музей Фолькванг. Огромные витражные окна, легкий металлический каркас здания. В этом музее хранится картина Паулы, один из ее сильнейших автопортретов.

Со мной Мишель Венсан, директор франко-немецкого культурного центра в Эссене, и Ганс-Юрген Лехтрек, хранитель музея Фолькванг. Ганс-Юрген красивый, молодой, забавный и хрупкий. Кроме того, ему неловко: чтобы показать этот автопортрет, ему пришлось отвести нас в подвал. Картины расположены здесь… он подыскивает слово… временно.

В подвале этого музея выставлены работы женщин. Потолок давит, освещение плохое. Никогда я еще не видела, чтобы женское искусство ставили так низко. На верхних этажах, на свету – Ван Гог, Сезанн, Гоген, Матисс, Пикассо, Брак, Кирхнер, Нольде, Кандинский, Клее… Внизу, в тени – беспорядочно перемешанные античные статуэтки и современные видеоинсталляции. Богини, матери, королевы – единственное, что их объединяет, – это то, что они сделаны женщинами или изображают женщин.

В тупике, за большим экраном, располагается шедевр Паулы, «Автопортрет с ветвью камелии». Парадокс еще и в том, что именно этой картиной музей себя рекламирует: она развевается на двухметровом вертикальном баннере над проспектом[38].

На самом деле это маленькая картина. Шестьдесят сантиметров на тридцать.

Она смотрит на нас в упор.

«Сколько тоски», – говорит Мишель.

«Взгляд очень грустный», – подтверждает Ганс-Юрген.

Мужчины обсуждают, не стоят ли в этих сияющих глазах слезы.

Она нарочно написала себя спиной к окну. Оставив на свету зрителя. Мне кажется, что она слегка улыбается. Но две складки тянут уголки ее губ вниз. Под глазами круги. Пальцы, сложенные тюльпаном, держат ветку камелии. На шее тяжелое янтарное ожерелье. Брови чуть сдвинуты; она сосредоточена.

По-моему, она пишет картину. Конечно, такая интерпретация не мешает видеть в этом полотне горечь, разочарование в семейной жизни, творческое оди+ночество. Но она не обвиняет нас в этом. Ее взгляд сосредоточен на собственном холсте и на зеркале, в котором она рассматривает свои черты.

Это автопортрет женщины, пишущей картину.

⁂

Нацисты выбрали именно этот автопортрет (и еще один, обнаженный и во весь рост), чтобы выставить Паулу дегенеративной, entartet. «Художница из Ворпсведе, прославившаяся после смерти, представляет собой глубокое разочарование. Ее манера такая неженственная, такая грубая. ‹…› Ее работы оскорбляют немецких женщин и крестьянскую культуру. ‹…› Где чувственность, где женственное материнство? ‹…› Безвкусная смесь цветов, идиотские фигуры, называемые крестьянами, вырождающиеся больные дети, отребье»