Быстрые сны - [3]

Вначале он лично занимался расшифровкой языка, на котором были написаны тилские книги, а после его смерти этим на протяжении пяти лет занимались две лаборатории института. Потом работы по расшифровке, в связи с их явной бесперспективностью, были приостановлены, а затем и полностью закрыты. Книги были переданы в архив, где они вполне успешно пролежали около десяти лет. О них совсем уж было забыли, как вдруг они сами о себе напомнили, и весьма оригинальным способом. В институте начали происходить странные вещи...

На этом скудные факты из официальных институтских отчетов обрываются и начинаются живописные легенды, одну из которых я и хочу рассказать.

Началось все с того, что один из лаборантов был найден в книгохранилище мертвым с открытой книгой в руках. Этому сначала не придали значения: ну что особенного - старик-лаборант во время чтения отдал богу душу, да и в медицинском заключении о смерти фигурировали данные о его слабом здоровье. Но несколькими днями позже в том же хранилище один за другим были найдены трупы трех сотрудников института. И во всех случаях непременным было наличие одной и той же книги, одной из книг Мертвого города, которые принес профессор Дил. Вот тут и закрутилось колесо официального расследования. Ничего в ходе расследования не прояснилось, лишь новые загадки. Первое, что бросилось в глаза бравым детективам из службы охраны личной безопасности - был массивный стеллаж, который каким-то чудом перекочевал от стены на середину комнаты, а это было под силу свершить лишь дюжине крепких молодцев, да и то при условии, что на его полках не будет книг; а он ведь был забит ими до самого верхнего яруса. По сравнению с этим, другие не менее загадочные явления были отнесены к разряду мелочей, что и завело следствие в тупик. Архив на все время следствия был опечатан, и в течение года ничего странного не происходило, пока некий Сим Альвекю, абстрагировавшись от сдвинутого стеллажа и прочей чертовщины, не высказал гипотезу о том, что причиной смерти всех архивных жертв является книга, с которой их всех обнаружили. Каким образом ему удалось заразить своей идеей следователей, так и не узнал никто, но через некоторое время гипотеза переросла в официальную версию, в которой все книги Мертвого города фигурировали как "особые экземпляры" - так их окрестили и в завершающем следственном акте, после утверждения которого книги со всеми предосторожностями были направлены в закрытый фонд. И вот тут-то и началось самое загадочное во всей этой истории, и если всему предшествующему можно было найти еще какое-то разумное объяснение, то все последующее попахивало мистикой. Один за другим стали исчезать сотрудники закрытого фонда, исчезать бесследно, просто уходили в хранилище и не возвращались. Никаких следов в хранилище не было обнаружено, а охранники клялись, что из хранилища закрытого фонда никто не выходил..."

Что произошло дальше, Длинный так и не успел рассказать. Что-то произошло, что помешало ему окончить свой рассказ. Что именно, я никак не могу вспомнить. А это было, по-видимому, очень важно, но времени на раздумье у меня не оставалось. Под резкие окрики колонна остановилась и началась перестройка. Все это было мне знакомо, знакомо до мелочей, все это уже было и я знал, что последует дальше. Команды на каком-то странном, как будто бы не знакомом мне языке, смысл которых я, как ни странно, прекрасно понимал, и это суетливое развертывание в шеренги...

Чувство опасности теперь перешло в самый элементарный животный страх.

Спать совсем не хотелось, и когда я посмотрел на часы, то сразу понял почему - они показывали ровно полдень. До встречи с Аликом оставался час и из него сорок минут на дорогу до ипподрома, а это означало, что водные процедуры, утренний моцион и трапезу придется провести по ускоренной программе, что я и сделал.

Автобус остановился, быстро почти полностью опустел и водитель лениво проворчал в микрофон: "Остановка Центральный ипподром, следующая остановка академика..." - фамилию академика заглушил скрип закрывающихся дверей. Центральный ипподром - придумал же кто-то название, как будто у нас в городе есть еще и нецентральные ипподромы. Ну ладно, пусть уже будет центральным, но зачем тогда самый что ни на есть Центральный ипподром располагать на окраине?

На следующей остановке я сошел. В чисто познавательных целях прочел фамилию того самого академика, в честь которого названа эта остановка, и, повернувшись на полные 180 градусов, как меня учил Алик, двинулся в сторону конюшен. Конюшни были местной достопримечательностью, знающие люди проникали через них на ипподром, экономя таким образом сумму, равную стоимости входного билета. Я к категории знающих людей не относился, что, однако не помешало мне воспользоваться советом одного из знающих, не в целях экономии, а исключительно из духа противоречия. До первого заезда оставалось еще десять минут и я мог не спешить, но невесть откуда появившееся чувство, что вскоре должно произойти нечто из ряда вон выходящее, заставило меня ускорить шаг. И вот, когда я уже было собрался форсировать ограду, отделяющую меня от цели моего путешествия, посредством проникновения через дыру в заборе, навстречу мне вынырнул какой-то подозрительный тип и, поинтересовавшись наличием у меня сигарет, попросил одолжить ему одну во временное пользование. Без сожаления расставшись с одной из сигарет и успев сделать два десятка шагов навстречу неизвестности, я вдруг остановился, пораженный странной мыслью, промелькнувшей у меня в мозгу - "Выследили!", - и страх обнял меня своими липкими щупальцами, сковав движения. Только несколько мгновений спустя я заставил себя обернуться, обливаясь холодным потом и ощущая болезненные позывы к мочеиспусканию. Сзади никого не было, наверное, этот тип успел скрыться за поворотом ограды. Но откуда эта глупость о слежке. Кто и зачем должен меня выслеживать? Это уже что-то из области мании преследования, в которую кто-то по вкусу добавил щепотку мании величия. К счастью, справочник по психиатрии остался лежать на журнальном столике и развить свою гипотезу, опираясь на мысли авторитетных людей по этому поводу, мне не удалось. И поэтому, обретя наконец неустойчивое равновесие между страхом и любопытством, я двинулся в ранее выбранном направлении, но какая-то мыслишка, то ли догадка, то ли что-то из интуитивной области все же склоняло чашу весов в сторону страха. И уже у самых трибун, перепрыгнув через заградительный барьерчик навстречу приветливо помахивающему мне программой Алику, я отчетливо осознал то, что не давало мне покоя, то, что показалось мне странным в этом субъекте - он заговорил со мной на геннскрите...