Быстрая Молния - [53]

Глава 8. Тревоги и судьбы зверей

I

Трезор был однолюб по отношению к своему хозяину, а хозяин Трезора — однолюб по отношению к своей собаке; это следует понимать так, что Трезор никогда не знал другого хозяина, а его хозяин волею случая не имел другой собаки. Гастон Руже был его хозяином, Жанна с ее длинными, черными как вороново крыло волосами была его хозяйкой, а малютка Жаннет в счастливое и радостное четвертое лето ее жизни была его божеством, к чьим маленьким ножкам он склонялся в благоговейном обожании. После великого весеннего паводка, разрушившего жилище Гастона, когда тот едва спасся вместе со своими милыми Жаннетами, неунывающий француз срубил новую бревенчатую хижину в дикой лесной глуши к востоку от Большого Невольничьего озера. Но одновременно с радостью новоселья наступило время печали, ибо обитатели хижины не сомневались в том, что Трезор погиб во время наводнения, поскольку они не смогли взять его с собой в каноэ при поспешном бегстве из разваливающегося дома. Но Трезор не отдал так легко Богу душу, и в один прекрасный день, едва новая хижина была маломальски построена, он издалека услышал звон топора своего хозяина и явился к нему, голодный и довольный.

Трезор был великаном. Кровь, которая текла в его жилах, принадлежала в основном мастиффам. Пять лет тому назад, ранней зимой, Гастон и Жанна покинули зачумленный край и отправились дальше на север в поисках новых земель обетованных; все их пожитки тащил запряженный в сани Трезор. В черные и светлые дни, когда надежды расцветали в сердцах Жанны и Гастона и когда увядали, могучий Трезор ни разу ни на мгновение не подводил их, но, как и подобает верному слуге, делал все, чтобы они наконец достигли цели своего путешествия на Скалистой реке. И здесь, в торжественную и радостную пору их первой весны, родилась маленькая Жаннет.

И по той причине, что Трезор был однолюбом, принадлежащим одному человеку, одной женщине и одному ребенку, он не был похож на остальных собак этого лесного края. Дикий и грубый мир не научил его жестокости. Он убивал — но не из-за страсти к убийству. И он не бегал с волками, не убегал в пору брачного сезона, что для Гастона Руже было сущим чудом. В такие дни глубокое, томительное одиночество тяготило пса, а душа его наполнялась тоской по подруге и по радостям супружеской жизни.

И Гастон, понимая его, гладил его голову и приговаривал на мягком и красочном английском языке, которым он пользовался, когда не говорил по-французски:

— Ты монреальский собака, Трезор, а Монреаль чертовски далекий отсюда! Ты мечтаешь о монреальской собака-жена, а он никогда не придет! Tonnere,[5] зачем ты не слушаешь волки? Он воет! Он зовет! Он просит тебя приходить, и делать свадьба, и иметь дети, — и я говорю тебе: Монреаль чертовски далекий, и ты лучше иди и приходи назад, как хороший собака! Иди. Я скажу тебе: до свидания, и приходи назад, Трезор. Все дикие собаки делают так. Когда вокруг нет собака, они делают свадьба на волк. Зачем ждать монреальский жена? Он никогда не придет этот дикий место. Мы слишком чертовски далеко!

После этого Гастон хлопал Трезора по спине, как он похлопал бы своего приятеля-мужчину, и снова уговаривал его идти к волкам, — улыбаясь во весь рот при мысли о том, что сказала бы черноволосая Жанна, если бы услыхала его чудовищные советы.

Но Трезор никуда не уходил. Он одиноко бродил долгими лунными ночами и, когда до него доносились голоса диких волков, останавливался и прислушивался, и в глубине его мощного горла рождались жалобные и печальные нотки. Но он ни разу не ответил на призыв. Для него волчий вой был голосом немыслимо чуждым. Он знал, что воет не собака. И он ждал, как ждал вот уже почти пять лет в этом далеком диком краю, где ближайшая хижина находилась в тридцати милях от жилища Гастона Руже. И собаки в этой хижине более походили на волков, так что их компания никак не привлекала Трезора.

— Ты слишком чертовски много при-ве-ред-ливый, — доверительно объяснял ему Гастон, используя для выразительности самое длинное слово из своего несовершенного английского лексикона. — Волк-сквау, она очень хорош, совсем как жена-собака. Ты большая хорошая собака, Трезор, но ты очень много большая дурак!

А потом этот двуличный Гастон Руже, скрывая преступное сочувствие к Трезору, говорил на другом языке милой Жанне, своей жене:

— Нет другого такого пса, как Трезор, ma cherie. Разве не здорово я выдрессировал его, коль скоро он даже во время брачного сезона не убегает от нас к волкам или, скажем, к этим тощим дворовым шавкам Ле Дюка, — там, за кедровым распадком?

После чего Жанна ласково сжимала в объятиях огромную голову Трезора и вспоминала о менее уединенных лесах далеко на юге, где было много соседей, друзей и знакомых. Потому что, даже будучи счастливой обладательницей своего Гастона и маленькой Жаннет, она временами тоже чувствовала себя одинокой.

Но однажды настала ночь, полная лунного и звездного света, когда сквозь разлитое вокруг глубокое безмолвие до Трезора донесся далекий и едва различимый звук, какого он ни разу не слыхал прежде во всей этой дикой глуши. Это не был крик рыси. Это не был пронзительный вопль гагары. Это не было мычание лося. Это не был вой волка или тявканье лисы.