Быстрая Молния - [16]

Однако и здесь иногда временами наступает так называемая pekoo-wao — «передышка». Кажется, будто высшим силам надоедает монотонность борьбы, и они предлагают развлечение. Температура быстро повышается. По сравнению с недавними холодами в воздухе как будто даже ощущается тепло. А при таких явлениях может произойти многое.

На третью ночь — если считать по часам — после кровавой расправы Быстрой Молнии и его стаи белых волков со стадом домашних оленей Оле Джона «pekoo-wao» пришла на побережье залива Коронации. Это была ночь, вибрирующая от электрических колебаний, ночь, дрожащая от величественных колдовских чар, ночь, наполненная бесчисленными таинственными и загадочными явлениями. Звезды высыпали на небо, яркие, словно точки белого огня. Месяц был живым существом. Северное Сияние, как гигантский чародей, вознесшийся на сотни миль над землей, простреливало небеса залпами электрических разрядов, которые принимали форму то раскрывающегося, то закрывающегося огромного многоцветного зонтика. Под этой выставкой сияющего великолепия свирепствовал ужасный ветер. Его стоны и завывания наполняли замерзший мир, пока в циклопической ярости он временами не возвышал голос до чудовищного рева. Но он проносился так высоко, что ни малейшее его дуновение не касалось поверхности земли, и этим объяснялось то чудо, что между небом и землей не было ни облачка. Для тех, кто слушал и наблюдал внизу, это была буря-призрак, и непонятное волнение и причудливые фантазии переполняли души очарованных наблюдателей.

Возбуждение охватило и Быструю Молнию. Три ночи тому назад он привел свою стаю из ста пятидесяти голодных волков в ледяной загон к оленям Оле Джона. С тех пор эскимосы, уверовав в злых демонов, поразивших сердца этой могучей стаи, больше не тревожили их. И волки пировали. Они продолжали пировать непрерывно, день и ночь. Еще с неделю они не оставят свою добычу, пока не будет разгрызена последняя кость, и последняя унция костного мозга не будет извлечена оттуда. Из всей стаи один лишь Быстрая Молния, с каплей крови собаки, связывавшей его через двадцать поколений волков со Скагеном, его предком, позволил себе уйти прочь от мяса пятидесяти мертвых оленей. В эту ночь прежнее стремление к одиночеству охватило его. Жалобный стон призрачной бури, которую он не мог ощутить, яркое сияние ночных огней, трепетные сполохи электрических разрядов в небесах разжигали кровь в его жилах, словно крепкое вино. На время, когда подобные настроения овладевали им, он переставал быть волком. Тогда он становился носителем наследия прошлого, и дух Скагена возникал в нем, деля с волком власть над его телом. Странные перемены происходили в нем; это была тоска по чему-то давно утраченному, чего он никогда не знал, — зов предков-собак, дошедший до него сквозь таинственную завесу лет.

Подобное наваждение охватило его и сейчас. Он выбежал из ледяного туника, где были зарезаны олени, и остановился в одиночестве среди замерзшей безжизненной равнины. Любой, увидев его. сказал бы, что это не волк, а пес, гигантский пес, огромный как по размерам, так и по физической силе. Он не был белым, как полярные волки, но унаследовал темно-серую шерсть своего предка, Скагена. И стоял он в позе собаки, прислушиваясь к завываниям ветра высоко над толовой. Именно ветер в большей степени, чем яркость звезд и луны или игра Северного Сияния, переполнял его чувства беспокойством и странным волнением. Ему хотелось мчаться под этим ветром, подобно собаке, ради наслаждения самим бегом, — и бежать одному! Инстинкт предводителя стаи исчез. На время он перестал быть волком. Но он не был и собакой. В его теле струилась алая кровь дикаря, рожденного волком. Призраки двадцатилетней давности взывали к нему, призраки, которые жили под надежными кровлями псарен, призраки, которые собирались у человеческих очагов, призраки, которые лаяли, а не выли, — и Быстрая Молния откликнулся на этот призыв, хоть и не понимая зачем и не рассуждая, почему на этот промежуток времени он стал изгоем в собственном мире.

Он бежал строго по ветру. Это противоречило осторожной предусмотрительности волка, но нынче ночью что-то заставляло Быструю Молнию бежать без всяких предосторожностей, ибо он не охотился и не опасался каких-либо угроз. Взрослый волк не затевает игры. Он живет жизнью мрачной и угрюмой. Но сегодня, поддавшись капельке собачьей крови, струившейся в потоке крови двадцати поколений волков, Быстрая Молния ощутил желание поиграть. И это желание само по себе было для него загадкой, ибо, подобно взрослому, у которого не было детства, он попросту не знал, как надо играть. Душа собаки нашептывала ему что-то на чужом языке. Он пытался понять, он силился ответить, но единственным откликом на потребность в игре, возникшую в нем спустя много поколений, была возможность бежать наперегонки! И поскольку у него не было живого товарища, который, воодушевленный этой же потребностью, составил бы ему компанию, он бежал наперегонки с ветром! Он всегда состязался с ветром, когда тот выл и стенал где-то между ним и звездами, не касаясь земли в своем полете. Ветер был его игрушкой. Быстрая Молния мог, напрягая все силы, состязаться с ним в беге, но никак не мог победить. Ветер подгонял его, издевался, насмехался над ним, — и он смеялся вместе с ветром. Сегодня ночью ветер был для Быстрой Молнии почти живым существом. Время от времени он поднимался так высоко, что Быстрой Молнии казалось, будто он уже совсем покинул его; затем внезапно ветер устремлялся вниз, едва не касаясь его спины, — причудливое игривое создание, распалявшее в нем бешеное стремление еще более увеличить скорость. В такие моменты Быстрая Молния издавал звуки, которые не издавал ни волк, ни маламут, ни лайка. Это был почти лай, хриплые вздохи, игривый вызов голосам, звучащим в ветре.