Былой войны разрозненные строки - [174]

Штрафные роты и батальоны сыграли свою важную роль на войне. Но, утверждения, что у Рокоссовского воевали одни штрафники — глупость. Да и составляли штрафники не более одного процента от численности Действующей Армии.

Г. К. — По поводу особистов, что-нибудь скажете? И о приказе № 227?

Е. Г.. — Не надо «демонизировать» служивших в особых отделах. Последнее время, в любом кинофильме о войне, кроме «Август сорок четвертого», особистов показывают этакими садистами, бродящими с наганом в тылу и ищущими солдатский затылок. Надо просто уяснить, что часть армейских чекистов и контрразведчиков боролась со своим народом и является преступной, но большинство выполняли свой долг в соответствии с установками того непростого времени. Вам сейчас этого не понять… На фронте летом 1942 года, остатки полка отвели в тыл. Выстроили «покоем». Особист вывел незнакомого мне солдата на середину, под охраной двух бойцов. Зачитал приговор. Солдат был самострелом. Помню только одну фразу из речи особиста — «Лучше погибнуть от немецкой пули, чем от своей!». Расстреляли этого солдата… В начале войны долго не церемонились. Расскажу еще трагический случай произошедший у меня на глазах. О приказе Сталина № 227 вы знаете. Бессмысленно спорить сейчас хороший или плохой был приказ. В тот момент — необходимый. Положение было критическим, а вера в победу — на пределе. Командиром минометной роты в нашем полку был 22-х летний Александр Ободов. Он был кадровым офицером и до войны успел окончить военное училище. Дело знал хорошо, солдат жалел и они его любили. Да и командир был смелый. Я дружил с ним… Саша вел роту к фронту, стараясь не растерять людей и матчасть. В роте было много солдат старших возрастов, идти в жару с тяжелыми 82-м минометами было трудно, приходилось часто отдыхать. Рота отстала от полка на сутки. Но война не жалеет и не прощает… В тот день мы несколько раз атаковали немцев и не продвинулись ни на шаг. Я сидел на телефоне, когда позвонил командир дивизии. Передал трубку командиру полка: «Почему не продвигаетесь?» — спросил командир дивизии. Комполка стал что-то объяснять: «А вы кого-нибудь расстреляли?»… Командир полка сразу все понял и, после некоторой паузы, произнес: «Нет» — «Так расстреляйте!» — сказал комдив. Это не профсоюзное собрание. Это война. И только что прогремел 227-й приказ. Вечером когда стемнело, командиры батальонов и рот и политруки были вызваны на НП командира полка. Веером сползлись вокруг. Заместитель командира стал делать перекличку. После одной из фамилий неостывший еще голос взволнованно ответил: «Убит на подходе к НП! Вот документы!» — из окопа протянулась рука, и кто-то молча принял пачку документов. Совещание продолжалось. Я только что вернулся с переднего края, старшина сунул мне в руки котелок с каким-то холодным варевом, и я доедал его сидя на земле. С НП доносились возбужденные голоса. После контузии я слышал плохо, слова разбирал с трудом. Из окопа НП, пятясь, стал подниматься по ступенькам Саша Ободов. Следом, наступая на него и распаляя себя гневом, показались с пистолетами в руках комиссар полка, старший батальонный комиссар Федоренко и капитан-особоотделец, фамилия которого в моей памяти не сохранилась. (Это было еще до введения единоначалия в армии, тогда комиссар и командир полка имели равные права, подпись была у командира, а печать у комиссара). «Товарищ комиссар!» — в отчаянии, еще не веря в происходящее, повторял Саша — «Товарищ комиссар! Я всегда был хорошим человеком!». Раздались хлопки выстрелов. Заслоняясь руками, Саша отмахивался от пуль, как от мух. — «Товарищ комиссар! Това..».. После третьего выстрела Саша умолк на полуслове и рухнул на землю. Ту самую, которую так хотел защитить… Он ВСЕГДА был хорошим человеком. Было ему всего двадцать два года.

Немцы непрерывно освещали передний край ракетами и низко растилали над нашими го-ловами разноцветный веер трассирующих пуль. Время от времени глухо ухали мины. Ни-чего не изменилось… Война продолжалась… Кто-то крикнул — «На партсобрание!». Сползлись вокруг парторга. Долго, не глядя друг на друга, молчали. Не сразу заговорил и парторг. Буквально выкрикнул: «Товарищи коммунисты! Вы видели, что сейчас произошло! Лучше погибнуть в бою!». Так и записали в решении — «Биться до последней капли крови. Умереть в бою»… Особистами и Военными трибуналами расстреляно 150 тысяч человек… Никогда не узнаем, сколько из них — невинные жертвы… А сколько расстреляли без суда и следствия!.. Как определить ту меру жестокости, которая была необходима, чтобы победить?… Необходима ли?… Всегда ли?…

Г. К. — Вообще, нужно ли сейчас рассказывать всю горькую и тяжелую правду о войне?

Е. Г.. — Не знаю… Война вещь страшная… Сколько людей уже ушло из жизни так и не рассказав людям, что им пришлось испытать, не рассказав свою правду войны. А сколько еще живы, но молчат, думая, что никому это уже не нужно. Вот вам пара примеров, и вы сами подумайте, нужна ли людям такая правда о войне…

Мой товарищ Алексей Дуднев, командир пулеметной роты, раненый в голову, пуля попала под левый глаз и вышла в затылок, выползал из окружения. Полз по полю боя, вокруг свои и чужие убитые. На горизонте показалась редкая цепочка людей. Они шли к передовой, время от времени наклонялись. Санитары подумал он и пополз им навстречу. До слуха донесся пистолетный выстрел. Не обратил внимания. Раздалось еще два сухих хлопка. Насторожился, присмотрелся. Люди были в нашей форме, из «азербайджанской» дивизии. Мародеры! Пристреливают раненых и обирают убитых. Остаться в живых после смертельного ранения и погибнуть от рук своих! Но какие это «свои»?! Они хуже фашистов. Пристрелят! — горько думал он, но продолжал ползти. Встретились. С трудом повернув голову, он попросил: «Ребята! Пропустите!». И они его пропустили! То ли сжалились над его молодостью, то ли автомат, которым он все равно не мог воспользоваться, произвел впечатление, но пропустили! Еще не веря в свое второе спасение, пополз дальше, и к утру приполз в медсанбат… Медсанбат был другой дивизии и его не приняли. Фронтовики знают, что в наступлении медсанбаты, как правило, принимали раненых только своей дивизии и очень неохотно из других соединений. Там такой поток раненых идет, что обрабатывать их не успевали. Это было ужасно обидно и казалось кощунством, сейчас можно возмущаться сколько угодно. Но так было нередко… Дали Алексею кусок хлеба. Есть он не мог. Отщипывал маленькие кусочки, проталкивал сквозь зубы и сосал. И полз дальше. Отдыхал и снова полз. Так дополз до госпиталя, там приняли и перевязали. На пятые сутки после ранения. И это не выдумка.