Былина о Микуле Буяновиче - [20]
И голос Дуни, тихо прозвучавший беспомощным стоном отчаянья, горячим угольком упал на Микулку, и Микулка схватил половину сломанной прялки, замахнулся с печи на толпу и заорал, заверещал:
— Убирайтесь! Че-ерти-и!
А этот крик разбудил и пристыдил Проезжего. Он бросился в толпу с высокоподнятой рукою.
— Как вам не стыдно? Господа! — закричал он, краснея от негодования.
И дружным рыком ответила ему возбужденная толпа.
— Экой ерой! «Воспода»!.. Напугал, мотри!
— Качать его! — крикнул кто-то весело. — В снегу выкупать после согрешения-то с пригожей девкой!..
В толпе поднялся рев, хохот и неразбериха. Схватившиеся Пашка и Илья вывалились в сени. Петрован что-то сипло взвизгивал сквозь слезы, бабушка Устинья злой собакой лаяла с печи, а Микулка визжал от проснувшейся в нем первой скорби за сестру:
— Че-ерти-и! Я не дам вам… Я не дам вам нашу Дунюшку! Черти! Чер-ерти-и! — и обломок прялки полетел на головы толпы.
И только теперь, когда этот крик братишки, бестолковый, но отчаянный и жалкий, с новой силой пронзил сердце Дуни, она бросилась вслед за толпой, с хохотом тащившей в снег Проезжего. Бросилась так быстро, что распущенная коса ее развеялась по воздуху и спал с нее платок, лопнула на упругой груди кофточка от размаха рук и эти руки вцепились в собственные волосы. С кровавых губ, прикушенных в припадке бешенства, полетела в толпу кровавая слюна вместе с надорванным, сразу охрипшим и воюще-рычащим воплем:
— Га-ады вы!.. Гадины проклятые! Раздавили мою душеньку-у!.. Сердце мое р-растоптали-и!..
Из огромных глаз ее впервые глянул на толпу бесстрашный, огненноглазный, не знающий ни о каких законах, ни о каком стыде, ни о каком Боге, Дьявол.
И перед этим Дьяволом толпа отхлынула, выкатилась из избы лохматыми растерзанными клочьями, а визжащий на печи Микулка захлебнулся своим криком и зашелся кашлем.
Рассказ третий
Раскалился до багровой краски на лице и шее, когда потребовал старосту и писаря для составления протокола.
Он заявил им, что его избили, но ни где на теле не ощущал ни одной царапины, ни какой боли.
Деловито и обрядно, строго был составлен протокол. Подписались и два понятых, видевшие, что барина действительно качали ряженые, а кто — под масками нельзя узнать.
Прошла ночь. Проезжий слышал поднявшуюся вьюгу и долго не мог уснуть. Вспоминая случай с ряженными, он ничего не помнил из того, что было до снежной бани, а все вместе, показалось ему глупым и смешным. И самым смешным было то, что был составлен протокол.
Ведь ничего особенного не случилось. Ну, что же? Ребята покачали его, вываляли в снегу, подурачились и только.
Ранним утром он пошел на сборню, посмеялся с писарем и старостой, и собственноручно уничтожил протокол. А за беспокойство дал писарю и старосте по красненькой. Те были ошеломлены и по такой щедрости подумали, какой это был знатный человек.
Проезжий тоже понял только здесь, какую он мог натворить глупость своей тяжбой с ряженными. Протокол пошел бы к мировому, а может быть, для разъяснений и туда, к его начальству. В университете бы узнали подробности и, конечно, все по-своему истолковали бы. Донеслось бы жене, а она кормит маленького сына… Черт знает, что могло бы выйти! Поэтому Проезжий в сборне, после уничтожения протокола, стал веселым, разболтался и заслужил расположение писаря. Тот подмигнул ему, притопнул валенками по полу и, заложив руки в карманы теплой куртки, одобрил барина:
— А хорошенькую вы получили, барин, девку! Чистенькую! Целенькую…
— Ну, что вы за вздор болтаете! — ответил он, не переставая, однако, улыбаться и с той же улыбкою распорядился заложить ему тройку хороших лошадей, чтобы выдюжили вьюжную, тяжелую дорогу.
— Да, мороз Крещенский! — крякнул писарь, распрощавшись с барином.
Потом поежился и поплясал на заплеванном полу сборни, продолжая хитро улыбаться старосте.
Только уехал Проезжий — пошла молва о том, что Дуню Петрованову «застали с барином». И уже вся деревня и, в особенности Спиридоновна, свидетельствовали, что куча маскировщиков «поймали Дуньку с барином».
— Дыть как? Прямо в избе, средь бела дня, при отчишке, прямо на глазах! Во, гадость-то, какая!
Вечером, на другой день, парни азартно караулили Дуню у избы — хотелось им устроить «помочь». Больно, все-таки девка красивая. Проезжему, чужому человеку, этакая ягодка досталась. А с такими на деревне нечего степенничать.
Но только зря подглядывали, зря время провели. Думали, что девка прячется, ворвались в избу, со старухой поругались — не нашли. И Петрована дома не было: ушел, будто, искать ее.
— Ушла девка. Сгинула! — рыдала бабушка Устинья, — Должно быть, руки на себя наложила!
Петрован вернулся поздно ночью. Не нашел он Дуню. Сразу постарел, согнулся, руки к сердцу скрючил. Тайно подходил к нему Илья, и по ночам они, как о злодействе, говорили о своих догадках: куда могла деваться? Не веря своим словам, утешались тем, что возможно Дуня с горя ушла в город, в монастырь. Девка твердая. На своем поставит. Больше некуда деваться от такой обиды.
