Были и былички - [23]

Добирались и до Красной площади, но с опаской – это было уже на границе нашего ареала. Там в здании теперешнего ГУМа обретались какие-то военные организации, а всюду кругом шныряли милиционеры. На праздники туда мимо нашего дома направлялись колонны танков, а за ними колонны ликующих демонстрантов, рвущихся хоть одним глазком глянуть на стоящего на мавзолее вождя всех народов Сталина.

Среди моих игрушек был маузер с дарственной надписью, оставшийся от героя Гражданской войны, бабушкинового мужа, фотоаппарат

"Светокор" с выдвигающейся чёрной гармошкой объектива и с треногой к нему, настоящий автомат с круглым патронным диском и переделанным на деревянное дулом, привезённым с Отечественной войны моим отцом мне в подарок, и много ещё удивительных вещей. Пистолет от греха подальше бабушка попросила за трёшник отвезти за город и забросить в озеро

(не уверен, что сосед так и сделал), а фотиком я пользовался, когда учился классе в четвёртом, в фотокружке дворца пионеров.

Двухкомнатная квартирка бабушки больше напоминала пенал с высоченным потолком за 4 метра с непонятными неровностями. Как оказалось потом, это были остатки скрытой побелкой великолепной лепнины, оставшейся с того времени, когда дом был фешенебельной гостиницей "Белый медведь". "Удобства" были в длиннющем коридоре, постоянно бурлящем и наполненном шумом играющей детворы. Дверь туалета украшали два больших нуля, под которыми был пришпилен список жильцов с указанием дней дежурства по уборке этого заведения. Дверь огромной коллективной кухни была постоянно открыта и от установленных по периметру газовых плит источался аромат из стоящих на огне разнокалиберных кастрюль и сковородок.

От старой жизни у бабушки остались лишь две вещи – красоты необычайной фарфоровый чубук курительной трубки с портретом её мамы, а моей прабабушки, сделанной в Кракове по заказу её батюшки, и не менее старинный дуэльный пистолет, из которого он убил соперника перед женитьбой на ней. Был ещё серебряный сервиз из бокалов, креманок и блюд якобы из отцовского имения, но однажды я его отчистил зубным порошком и на нём проявилось клеймо "Hotel Bristol.

Berlin".

Бабушка с пунцовыми от стыда щеками призналась, что, взяв грех на душу, обманула меня. Больно ей не хотелось раскрывать истинное происхождение сервиза, который оказался военным трофеем, вывезенным из побеждённой Германии моими родителями, а это всё-таки неприличный поступок. Вот такая она была принципиальная. И надо сказать, её за это в доме уважали. И ещё за то, что была председателем товарищеского суда.

Особым уважением она пользовалась у домашних алкоголиков, её постоянных клиентов в суде, которым никогда не отказывала в "трояке до получки", хоть и знала, что возврата не будет. За активную общественную работу она была даже награждена медалью "В ознаменование 800-летия Москвы" с профилем князя Долгорукого на аверсе. Кстати, в этом деле ошибочка вышла. 800 лет Москве отсчитали с года первого упоминания о ней в Ипатьевской летописи (1147г.), а ныне, говорят, нашли подтверждение, что зачали её много раньше, и мне светит перспектива отпраздновать тысячелетие Москвы.

Угол одной комнаты был буквально завален книгами, в которых я страшно любил копаться. Любимой был большой фолиант, изданный к десятилетию Октябрьской революции с многочисленными фотографиями её вождей. Чуть не все они были перечёркнуты чёрными крестами, такими же как и на найденной в куче карте Советского Союза и стоявшими на городах и других населённых пунктах (слева и аж до самой Москвы), захваченных в войну фашистами.

Насчёт книги бабушка мне популярно объяснила, что зачёркнуты враги народа, расстрелянные советской властью. Я как-то обратил её внимание на то, что одного врага она всё же пропустила, а она с грустью в голосе пояснила, что рука не поднялась – маршала

Тухачевского она лично знала и он, мол, был из хорошей дворянской семьи. А, увидев у меня в руках русско-японский разговорник со звёздочкой на дерматиновой обложке, поведала, что это был её единственный учебник японского языка.

В 30-е годы дед служил в Дальневосточной армии, той, которой ранее командовал герой Гражданки Лазо и которого сожгли "белые" живьём в топке паровоза. Бабушка работала в штабе переводчицей японского языка, а первыми фразами разговорника в русской транскрипции были: "Стой, руки вверх!", "Слезай с коня!" и "Снимай сапоги!". Я ещё, помню, долго соображал, как это япошка должен был слезать с лошади поднявши руки.

А ещё я услышал от бабушки, что дедушка случайно уцелел, когда на заседании штаба армии разгорелась жаркая дискуссия о сроках прихода мировой революции (Ленин с Троцким в этом вопросе разошлись), и горячие члены штаба выхватили шашки и порубали друг друга. И в предвоенной сталинской резне командиров Красной армии он погиб бы, как и Тухачевский, которого дед знал по Первой мировой войне, да спасло его крестьянское происхождение. Ибо был он единственным

"красным" казаком в сплошь "белой" казачьей Яицкой (Урал) станице.

А дед, геройский казак и кавалер двух георгиевских крестов, и бабушку спас, покрыв браком её грех дворянского происхождения. А она была незаконнорожденной дочерью польского графа Котляревского и его гувернантки. Грех свой он прикрыл, отдав гувернантку замуж за начальника краковского депо, но дочь потом признал, когда отчим-железнодорожник спился, а мать умерла. Граф взял Анечку в свою семью (за этот благородный поступок я его уважаю), наделил своей фамилией и отправил в пансион благородных девиц.