Были давние и недавние - [43]

Главное тут в том, что мой-то Корсар в цвете сил был, не жалость, а восторг вызывал. Публика на бегах как завидит его — и хлопает в ладоши, и кричит: «Браво!», и даже цветами бросает. Я кулаком грозил: что, мол, делаете, лошадь пугаете.

Уж и набрался я горя с моим Корсаром! Друзья-наездники и деньги мне сулят, и угощение ставят: отстань, мол, хоть разок, дай и нам приз взять. А я отвечаю: и рад бы, да ведь жеребец-то какой! Не желает уступать, не удержишь!

В самом деле, прет, как машина. Раз — и уже кинул соперников на три туловища.

Ну, а тут, к несчастью, подоспели так называемые джентельменские бега. Это, стало быть, сами владельцы, которые любители, садятся в коляски и едут. И заявляет мне мой Данцигер, что он поедет. Приз по тем временам огромный — десять тысяч рублей. Да, казалось бы, что ему, миллионщику, десять тысяч? Ан нет. К тому моменту — и года не прошло! — растряс Карлуша дядину мошну, вдребезги растряс! Вы скажете: и на что бы он в тихом Таганроге деньги тратил? В трактир пойдешь, так и то больше трешницы не оставишь… А все через шампанское. Слыхал мой Данцигер или в романах прочел, как баре этих, ну, шансонеток в чистом шампанском купали, десять рублей бутылка — шутка ли? И запало это ему в душу.

Стал он в Таганроге все шампанское, что в магазинах нашлось, покупать. Да совсем немного держали его у себя два лучших колониальных магазина (о других лавках вообще разговора не могло быть), спрос был редок. Скупил всю наличность Данцигер — и сам видит, что это в ванне ноги не закроет. Пришлось бедняге в Ростов смотаться, оттуда багажом изрядную партию в Таганрог доставил. Можно было начинать купание, да вот беда: шансонеток где в Таганроге достать?!

Несколько раз Данцигер привозил купальщиц из Ростова, в ба-альшие деньги это ему стало, да и хлопотно. Одного визгу от этих избалованных девиц, когда они лезли в шампанское, было столько, что городовой на кухню приходил и, получив целковый, почтительно просил «унять этих девок, потому в соседнем доме женская прогимназия…»

Данцигер поехал к мадаме, которая в Таганроге нехорошим делом промышляла. Ну, мадама ему предоставила некую Клашку, уже в летах трепушка была. Как это она увидела ящики с заграничной маркой, что у ванны стоят, повалилась в ноги Данцигеру, взмолилась: «Дай мне, барин, хоть одну бутылочку, я вмиг в магазин сдам, как-никак пятерку всегда дадут, а я в бане помоюсь и за пятак».

Но немец был упорный: «Лезь, говорит, такая-сякая, душа с тебя вон!» Ну, та с перепугу и полезла. А каждая ванна рублей в пятьсот стала, шутка? Мно-ого денег на купание извел… Ну, еще и на кино тратил. Да, на кино, что тут удивительного? Карл Карлович снимали ведь весь зал, один в первом ряду сидели, томились.

Да мало ли! Всех извозчиков, бывало, наймет, сам впереди едет, сзади, на другой пролетке, шляпа лежит, на третьей — тросточка, ну, а остальные порожняком. И этак ездит до вечера по городу — грустный. Видно, обдумывает, куда еще деньги деть? И вот дошел до джентельменских скачек — вся уже надежда у него на приз.

А ведь надежда была правильная: ни одной лошади, думал я, в этот сезон не догнать было Корсара. И не догнала бы! Да вышла неприятность. И все через этого самого прежнего хозяина лошади — старого цыгана. Пропал он без вести, мы и забыли про него, да он нас не забыл. Зло держал! Крепко держал!

Был беговой день, следующий заезд — джентельменский. Я уж и так, и этак объясняю своему хозяин — какой же из него ездок! Как, то есть, себя держать во время езды. Корсар не терпел, когда его чересчур настойчиво посылают, — это раз, а другое — не любил жеребец, когда ездок вожжами играет, то есть вправо-влево направляет, — Корсар и сам знал, как ему и с какой стороны объезжать коляски! Христом-богом прошу: сидите, ваше аптекарское благородие, спокойно, не посылайте Корсара, он и сам финиш видит! Сидите, мол, и дышите, а в ручках вожжи держите без всякого нажима. А пуще всего не пускайте в ход хлыст, который у каждого ездока есть, но у большинства, которые понимающие, эти хлысты больше для удовольствия дам, которые в партере бега наблюдают в перламутровые бинокли… Пока поговорили, а тут колокол ударил сигнал — на старт. И так нехорошо забилось у меня сердце! Но вижу — Данцигер молодцом: к старту легкой рысью подъехал, повернул как положено. Все коляски вроде вровень: пускал отставной генерал, ух и знаток, а ведь дело нелегкое — шесть рысаков враз пустить! Горячатся, вперед рвутся! Но ничего — пошли. Смотрю, мой Корсар впереди — куда там! Сначала на корпус, потом уже и на два. А те дурачки думают: мол, идти три круга, притомится все впереди да впереди, а мы тут и нажмем. Нет, кишка тонка! Корсар прет и прет, как твой автомобиль, а я уже в Ростове видал эту машину — пыхтит, трясет, но с ходу не собьешь. Этаким манером пошел уже третий круг. Корсар впереди! Быть тебе, господин Данцигер, думаю, с десятью тысячами. Может, хоть жалованье за три месяца, что задолжал, выплатит мне? И вот перед третьим кругом увидел я вдруг, да и не очень чтоб далеко от себя, за оградой, значит, для простой публики: стоит, ноздри раздувает наш старый знакомый цыган, что Корсара нам продал. Ох, думаю, не к добру! И в самом деле: в последний раз, уже перед самым финишем, идет мимо Корсар. И представьте: за ним, почти голова в голову, — новая лошадка, в первый раз у нас бежит, молодая кобылка чистых кровей, серой масти, почти белая. Я таких среди орловских и не видал. Неслыханное дело! И как это случилось я даже не заметил: подкралась эта беляночка к моему Корсару, как по воздуху проплыла, пока я на цыгана пялился. Вот она уже почти вплотную, почти ноздря в ноздрю! Тут бы моему Данцигеру чуть-чуть пошевелить вожжами — чуть-чуть, говорю, для постороннего взгляда незаметно, а для чувствительного Корсара — ого-го! Вижу, он не всего себя показывает — может еще наддать. А в коляске белой красавицы сидит хозяин — ведь бег-то джентельменский! — видать, знаток! Как влитый, и крепко в вожжах свою лошадку держит, вожжи — кверху в обеих руках поднял, как будто собирается взлететь. И слышу я в этот же страшный момент легкий, но пронзительный, настойчивый свист. И вижу, что тот старый цыган это свистит Корсару, нет — Ушкуйнику, он ведь его так называл и тогда еще к своему цыганскому свисту приучил — с пути сворачивать к хозяину. И вижу я с отчаянием, что Корсар вроде чуть скосился в сторону свиста и как будто снизил свой бег. А белая лошадка сбоку наддала и стала обходить! И тут я палец себе укусил, чтоб не закричать. Данцигер — хвать хлыстом Корсара по крупу! Раз, другой! Ну, быть беде! Никогда еще не били Корсара, он от двух ударов, видно, сразу разум потерял. На бегу взвился, заскакал — а это для рысистой лошади самый позор. Мой-то Данцигер рванул правую вожжу: думает, приведет лошадь в себя, да так рванул сильно, что жеребец весь скосился направо да как рухнет — и головой о барьер! Что тут было! Один только хозяин, что на белой, видать — железный человек, проехал как ни в чем не бывало и через минуту — у призовой беседки. А те, что сзади шли, стали друг на дружку наезжать. Тут крики, дамские истерики. А я, себя не помня, перемахнул через ограду и почувствовал только, как меня оттаскивают от Корсара. А тот уже, и глаза закатил и без жизни лежит. И так меня больно в сердце кольнуло!.. Я кинулся цыгана искать. Да где там!