Был ли Гитлер диктатором? - [7]

Об этом очень тяжело писать, чтобы не подвергнуться осмеянию и даже не попасть под подозрение: но если я должен высказаться честно и откровенно — и я хочу только этого, все остальное было бы не только бессмысленно, но и плохо, — тогда я должен признать, что Гитлер совершенно определенно был весьма исключительным человеком. Я часто и совершенно серьезно спрашивал себя, можно ли вообще сравнивать этого человека с другими людьми или его нужно рассматривать с совершенно иной точки зрения.

На большой старой вилле перед воротами Вены над виноградниками на горе Каленберг есть симпатичный погребок, в котором после Второй мировой войны очень любили собираться по вечерам американские старшие офицеры. Бар, так тоже можно было бы сказать, где между балок все было расписано орнаментами.

Владелица, прекрасная княгиня Виттгенштайн, провела меня туда и попросила, чтобы я сначала критически рассмотрел живопись и только потом прочел художественно вписанные между ними изречения. Я рассмотрел все очень точно и сказал, ничего не зная заранее: "Мне кажется, что у этого художника есть в то же время чувство архитектуры — особенно для определенных законов природы, например, "золотое сечение", потому что это все гармонирует между собой так великолепно". "Это очень интересно, — сказала княгиня, — а теперь ты должен прочитать изречения".

Я прочел. Не могу дословно вспомнить, но смысл был такой: "Я знаю, что моя жизнь будет очень необычной, чрезвычайной, но конец будет катастрофой!" Теперь княгиня, кстати, отнюдь не национал-социалистка, сказала мне: "Один ученик нарисовал и написал все это. Также и слова, такие удивительные, написаны исключительно им. И здесь расписка о получении денег за работу, которую я нашла среди старых документов, и на нем написано, что все эти работы сделал ученик маляра по имени Адольф Гитлер".

Это были орнаменты, слова и мысли, в которых не было ничего общего с насилием — это было выражение очень глубокой эмоциональной жизни, или, если мы хотим назвать это абсолютно правильно: было что-то фаустовское (фаустовское: глубоко исследующее; борющееся; гениальное) в этом в конечном счете всегда загадочном человеке.

Когда однажды беседа между ним и доктором Геббельсом мимоходом перешла в спор о фаустовском в немцах, то Гитлер стал очень серьезным и, я бы даже сказал, несколько меланхолическим, каким я его прежде никогда не видел. Я подумал об оценке его доктором Геббельсом: "Иногда он кажется мне зловещим — как будто бы он не жил в этом мире, — и, как ни странно, именно тогда он наиболее зачаровывающий. Я никогда не пойму его полностью, он — больше, чем просто человек. Нет никого, который изучил бы его так, как я. Но кто же постарается уже действительно познакомиться с этим человеком — кто все же? Кто знает о его выдающихся качествах, о его скромности по отношению к судьбе — кто догадывается об этом? Никто! Если бы они заметили, что он не хочет быть их идолом, также не хочет быть их богом, а что он живет только своим заданием, которое одно "не от мира сего", — тогда они боялись бы его, так как они не знают ничего настоящего".

Я очень старался воспроизвести точно по памяти эти слова Геббельса. Я записал их только тогда, когда они были настолько близки ко мне, что мне казалось, что я слышу их. Естественно, мне в этом существенно помогал тот факт, что меня тогда эта тема интересовала как никакая другая.

Сэр Хьюстон Чемберлен писал в своей книге "Основания девятнадцатого столетия", том 1, глава "Наследники", среди прочего:

"Все же аскетизм увеличивает интеллектуальные способности и, если проводить его с железной последовательностью, достигает своего апогея в полном преодолении чувств; они все-таки могут тогда служить дальше, как будто материал для фантазии, таинственного благоговения святой Терезы или таинственной метафизики Чхандогья, отныне это сделанные подчиненными воле, возвышенные и облагороженные силой души чувства, то, что индийский религиозный учитель стремится выразить словами: "Знающий уже в годы жизни бестелесен".

В другом месте Чемберлен писал на ту же тему: "Однако не в том, что он хотел делать, а в том, что он должен был делать, лежит величие каждого выдающегося человека". Кто побудил молодого ученика маляра Гитлера нарисовать те слова между орнаментами в погребе виллы на горе Каленберг? Было бы бессмысленно делать это, если бы он не должен был делать это. Только более высокая сила могла придать ему мужество и решимость для этого. То, что именно он — молодой Гитлер — делал эти работы, написано в расписке и определенно подтверждено мастером.

И эти мысли, которые в данном случае буквально напрашиваются, обращают наше внимание на то, что каждый настоящий гений был, по меньшей мере, частично универсальным гением.

Я своими глазами видел, что Гитлер доминировал в чисто технических переговорах с ведущими сотрудниками заводов "Мерседес-Бенц", т. е. абсолютно превосходил элиту технических специалистов.

Я слышал, как он в беседе с итальянским министром юстиции, когда тот захотел точно описать Парфенон, оспаривал архитектурные сведения итальянца. Речь шла о том, что Гитлер решился доказать закономерность красоты, а министр отказывал грекам в этом. Наконец, Гитлер попросил меня, чтобы я достал ему блокнот для рисования, линейку и карандаши — от ластика он отказался.