Бык из машины - [104]

— Мама!

— Я уже много лет твоя мама. Почему ты ешь дедово отвратительное рагу и не ешь мой суп? Мой чудесный суп с куриными тефтельками?!

— Всё, ем. Ты же не отстанешь…

— До конца.

— До конца. До моего бесславного конца. Тут поблизости не бегает кабан-мутант? Я бы с удовольствием отдохнул от вас с дедом.

— Не выйдет. Я пойду с тобой на охоту.

— Зачем?

— Чтобы убедиться, что ты съел этого кабана. Печенку, голяшку, окорок. Съел целиком. И лег спать в палатке не позже десяти часов вечера.

— Прекрасные тефтельки. Кабан отменяется, ты превзошла саму себя. Мама, я хотел тебя спросить…

— Он его вывез.

— Кто? Кого?

— Твой дед. Вывез Дедала Эвпаламида из Кекрополя, вместе с женой. Обвинения сняты, Дедал в Кимах, заведует кафедрой аэродинамики в Кимском федеральном университете. Он сам напросился на преподавательскую работу. Твой дед сказал, что в долгу у детектива Эвпаламида, а значит, надо позаботиться о его родителях. Как минимум, обеспечить программу защиты свидетелей.

— В долгу?

— Ну, он так сказал. Ты же знаешь, деда иногда трудно понять.

— А сам детектив?

Эфра долго молчала.

— С ним сложнее, — наконец произнесла она. — Я хотела тебе рассказать, но забыла. А ты не спрашивал…

Икар

— К нему нельзя, — объяснила медсестра за стойкой.

Мужчина улыбнулся:

— Я — его близкий друг. Я волнуюсь за него.

— К нему нельзя. Он еще не пришел в сознание.

— Сделайте для меня исключение.

— Вы из полиции? Сослуживец?

— Можно сказать, что да. В определенной степени.

— Я должна позвонить заведующей отделением.

Медсестра потянулась к телефону, но мужчина перехватил ее руку. Он держал аккуратно, но крепко — не вырваться.

— Не нужно, — посоветовал он. — Стойте, как стоите, и все будет хорошо.

В стеклянную дверь вошел другой мужчина, повыше ростом.

— В какой палате лежит детектив Эвпаламид? — спросил высокий у медсестры.

— В третьей.

Из глаз медсестры потекли слезы. Мелкая, как школьница, она была насмерть перепугана. Ее цыплячье запястье по-прежнему оставалось в кулаке первого мужчины. Косточки еле слышно похрустывали.

— Хорошо. Спасибо, вы нам очень помогли.

Высокий прошел по коридору, открыл дверь палаты и исчез внутри. Некоторое время было тихо. Потом из палаты вышли две санитарки в комбинезонах оливкового цвета. Одна потирала локоть, другая с неудовольствием глядела на пятно крови, украсившее ее рукав.

— Кончай с этим, — велела Аглая. — Он сексист, я вижу.

— Ага, — хихикнула Ефросина.

Свободной рукой она выхватила безыгольный инъектор. Тончайшая струйка раствора под давлением пронизала кожу мужчины на шее, чуть пониже челюсти. Мужчина глубоко вздохнул, приоткрыл рот и грудой тряпья сполз под стойку. Изо рта на грудь потянулась липкая слюна.

— Звони эвакуаторам, — бросила Талия. — Будем вывозить мальчика. Хорошенький, жаль, если умрет в пути.

— А если в твоей постели? — заинтересовалась Аглая.

— Если в моей постели, тогда не жаль.

х х х

— Звонила Ариадна, — уведомил Питфей. — Ты спал, я решил тебя не будить. Сказал, что ты перезвонишь утром. Она передала, что утром не надо, утром она спит. До полудня так точно. Перезвони ближе к вечеру.

— Кушай, — напомнила Эфра. — Это вкусно.

— Да, — согласился Питфей. — Кушай, тебе надо хорошо питаться. Ты на ней женишься? Если женишься, тогда ешь за троих. Это такая женщина, с ней нужны силы.

— Еще не знаю, — возразил Тезей.

— Ничего. Кушай на всякий случай, пригодится.

— Дед, я хотел тебя спросить… Мама, извини, это личное.

— Твое личное?

— Нет, мама. Твое личное.

— Мне выйти?

— Как хочешь. Дед, почему ты больше не ставишь ту запись? Ну, ты понял, какую. Я уже столько времени дома, и ни разу не видел, чтобы ты ее ставил.

Питфей отошел к окну. Долго смотрел на сад, на пруд с карпами.

— Не требует, — наконец объяснил старик. — Он больше не требует, чтобы я крутил запись твоего зачатия. Как отрезало. По моим расчетам, это началось сразу после смерти Прокруста. Вернее, закончилось.

— Почему?

— Откуда я знаю, почему! Если честно, я даже беспокоюсь. Столько времени мечтал, чтобы ему надоело, а когда ему надоело, хожу весь на нервах. Боюсь, что ему не просто надоело, что тут другая причина. Не спрашивай, какая, я понятия не имею.

— Зачем ты извинялся? — вдруг поинтересовалась Эфра. — Что тут такого личного? Если хочешь, я могу сама поставить эту запись для тебя. Или ты поставь. Тыщу раз видели, в зубах навязло. Я смотрю, как не про себя. Ни стыда, ни интереса.

Питфей уставился на дочь. Тезей уставился на мать.

— И нечего пялиться, — добавила Эфра. — Я вам не запись, я уже старая.

— Прокруст сказал, что это война, — Тезей вертел в пальцах вилку. — Контакт двух разумов, сказал он. Контакт, когда один разум отказывает другому в разумности. Это война, сказал Прокруст, и мы проигрываем. Дед, тебе не кажется, что за нами признали право на разумность? Мы уже не просто скафандры, которые позволяют выйти в плотский мир. Мы… А кто, собственно, мы? Кто мы теперь?

— Никаких «мы», — ворчливо перебил внука Питфей. — К тебе это вообще не относится. Полубоги не бывают аватарами. Но в целом ты, наверное, прав. Нас признали разумными. Понадобилась всего-то малость: они без спросу пользовались нами, мы продемонстрировали, что способны без спросу воспользоваться ими. Если не сегодня, не в полном объеме, то завтра — наверняка. Собственные интересы и клыки, чтобы их отстаивать. Что еще надо двум разумам, чтобы признать разумность друг друга?