Bye-bye, baby!.. - [7]

– Может быть, все-таки возьмешь меня с собой?

– Нет, – отрезал Влад. Так перерезают пуповину, так перерезают веревку, и тело самоубийцы с глухим стуком падает на землю.

– Впрочем, у меня масса работы на Рождество. И я тоже должна буду уехать.

– Куда? – Влад даже не потрудился, чтобы придать своему голосу хоть каплю заинтересованности.

– В Москву, – сказала я первое, что пришло в голову. – Пара фестивалей, пара громких премьер, все это надо освещать. И потом – у меня съемки. Пригласили на передачу.

– А-а…

– Ты не спросил – какую.

– Извини. Задумался.

– Арт-проект для канала «Культура», – соврала я.

– Поздравляю.

– Спасибо.

Влад не удивился, что я сообщила ему о невесть откуда взявшихся съемках в самый последний момент, он не удивился и тому, что я не зову его с собой; у Влада просто не было сил удивляться. Все его силы ушли на девку, шлюху, дешевку, дрянь, на обслуживание ее ненасытных двадцатилетних губ, на составление каталогов ее родинок, на прокладку навигационного курса по ее телу.

…Все последующие дни ушли на то, чтобы сочинить план. Поначалу я занялась им, чтобы хоть как-то отвлечься от боли, угнездившейся в организме. Отвлечься не удалось, потому и план получился несколько сюрреалистическим, зыбким, державшимся на честном слове. Я бродила по нему, путаясь в складках пейзажа, то и дело натыкаясь на нестыковки и неувязки; найти отправную точку – вот что было важно. И я ее нашла.

Эрик.

Эрик был владельцем микроскопического джазового клуба в Амстердаме, наполовину марокканцем, наполовину французом. Я познакомилась с ним задолго до Влада, секс у нас не получился вовсе, – может быть, именно поэтому мы стали довольно близкими друзьями. Эрик обожал тайскую кухню (впрочем, он обожал все кухни, кроме голландской), Дюка Эллингтона и русскую ненормативную лексику. «Йоб твойу мат, фью-ю-ю» – именно к этому сводились довольно прихотливые Эриковы взаимоотношения с миром. В его клубе и шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на романтичного гея, жизнерадостных фриков, толерантных любителей марихуаны, порноактрис и трансвеститов, которых хотелось пристрелить. Всех до единого. Кроме того, Эрик вечно подкармливал бездомных подростков-арабов и престарелых, затерявшихся во времени хиппи. Договориться с Эриком не составило особого труда, на телефонный разговор с ним ушло минут двадцать, не больше.

Аза пять дней до Рождества и за три дня до вступления в силу горнолыжных тебердинских путевок я выложила перед Владом билет на самолет до Амстердама и внушительную пачку евро.

– Завтра ты летишь в Амстердам, – тоном, не терпящим возражений, сказала я.

– Это невозможно. – Влад скуксился.

– Ты что, уже взял билеты в этот свой… Китеж-град?

– Выдропужск… Нет, но… Как раз завтра собирался.

– Думаю, твоя историческая родина не провалится в тартарары, если ты посетишь ее чуть позже. Жили же они без тебя столько лет. Так что несколько дней погоды не сделают.

– И чем мне заняться в Амстердаме? – Конфликт со мной вовсе не улыбался Владу. Он хотел решить все полюбовно, сукин сын.

– Джазовый фестиваль. – Я строго придерживалась легенды. – Эрик встретит тебя в аэропорту. Потусуешься несколько дней, соберешь материал на статью – и свободен.

– Это невозможно.

– Я ведь не только твоя любовница, Влад. – Слово «любовница» далось мне с трудом, я едва пропихнула его сквозь зубы. – Я еще и твой босс. Это работа, милый, ничего личного.

– Почему бы не полететь Тимуру? Думаю, он бы не отказался смотаться в Амстердам на пару дней.

Никто бы не отказался смотаться в Амстердам, ты и сам бы не отказался всего лишь какой-то сраный месяц назад. Влад, Влад, неужели ты думаешь, что я поверю, что полумифический Выдропужск, сто выдропужсков, тысяча, стоят одного Амстердама? Просто смех. Не надо парить, как говорит Шамарина.

– Тимур бы не отказался. Но у него нет открытой шенгенской визы. У него нет, а у тебя – есть.

– У тебя тоже есть.

– И у меня есть, ты прав. Но послезавтра я еду в Москву. У меня съемки-,-™ забыл?

Все, все еще можно было исправить. Скажи Влад: «А почему бы нам не полететь в Амстердам вместе, детка?», или «А почему бы нам не поехать в Москву вместе, детка?», или «Зачем же нам разлучаться на Рождество, детка?» – скажи он это, и я упала бы его к ногам, растворилась бы в его волосах, затихла бы у него на груди. Но Влад не сказал ничего, кроме: «О'кей. Я полечу».

– Тебе плохо? – добавил он, помолчав. – Что-то болит?

Мне было не просто плохо. Я загибалась.

– Все в порядке. Так… Предчувствие раннего климакса. Не обращай внимания. Надо выспаться. Пожалуй, приму сегодня снотворное.

Снотворное. Еще одна деталь пейзажа после битвы, еще один пункт в плане. Я демонстративно выпила на ночь таблетку нитразепама, здоровый сон должен наступить через сорок пять минут и продлиться шесть-восемь часов. Пока я лежала в постели с постмодернистской сранью «Замки гнева» в руках, Влад нарезал круги по дому, время от времени заглядывая в спальню.

– Полежи со мной, – попросила я. – Мне станет легче.

– Конечно.

Теперь, когда Влад прилег рядом, ощущение склепа, в который превратилось мое тело, стало полным. Влад был скован, холоден, неподвижен, но по-другому вести себя в склепе нельзя. Не плясать же там джигу, в самом деле.