Бувар и Пекюше - [99]

Ланглуа и прочие торговцы отстаивали отечественную коммерцию, прядильщик Удо и ювелир Матье — отечественную промышленность, землевладельцы и фермеры — отечественное сельское хозяйство, причём каждый требовал для себя льгот в ущерб большинству. Речи Бувара и Пекюше настораживали.

В ответ на обвинения в том, что они не соблюдают церковных обрядов, призывают к нивелировке и безнравственности, они выставляли три предложения: заменить все фамилии регистрационными номерами; ввести для французов определённую иерархию, причём для того, чтобы сохранить свой ранг, надо будет время от времени подвергаться испытанию; отменить все наказания и награды, зато ввести во всех деревнях личные листы о поведении, которые затем передавать потомкам.

Их система не встретила сочувствия. Они изложили её в статье для газеты, издававшейся в Байе, подали докладную записку префекту, петицию в парламент, прошение императору.

Газета их статью не напечатала.

Префект не удостоил их ответом.

Парламент молчал, и они напрасно ждали пакета из Тюильри.

И чем только занят император? Не иначе как женщинами!

Фуро от имени супрефекта посоветовал им быть сдержаннее.

Плевать им на супрефекта, префекта, советников префектуры, даже на Государственный совет. Господство бюрократов — чудовищное явление, ибо администрация неправильно руководит чиновниками, прибегая к наградам и угрозам. Словом, их присутствие становилось неудобным, и влиятельные лица посоветовали Бельжамбу больше не принимать у себя этих двух чудаков.

Тогда Бувар и Пекюше загорелись мыслью совершить что-нибудь такое, что потрясло бы их сограждан, и не нашли ничего лучшего, как разработать план благоустройства Шавиньоля.

Три четверти домов надо снести, посреди посёлка разбить обширную площадь, на пути к Фалезу открыть богадельню, на дороге в Кан построить бойни, а в Паделяваке — пёструю церковь в романском стиле.

Пекюше тушью начертил план, не преминув отметить леса жёлтым, строения — красным, луга — зелёным: образы идеального Шавиньоля преследовали его даже во сне; он без конца вертелся в постели.

Как-то ночью от этого проснулся Бувар:

— Тебе нехорошо?

Пекюше пролепетал:

— Осман не даёт мне покоя.

К этому времени он получил письмо от Дюмушеля — тот спрашивал, во что обходятся морские купанья на нормандском побережье.

— Пошёл он к черту со своими купаньями! Есть у нас время заниматься перепиской!

Они обзавелись землемерною цепью, угломером, нивелиром и бусолью, и тут началась иного рода работа.

Они совершали набеги на усадьбы; нередко жители с удивлением наблюдали, как они расставляют вехи.

Бувар и Пекюше спокойно разъясняли, в чём состоят их планы и что из этого получится.

Население стало беспокоиться, — ведь может случиться, что начальство окажется на их стороне.

Иногда их грубо прогоняли.

Виктор взбирался на стены, лазил по чердакам в качестве сигнальщика, старался угодить и даже проявлял некоторый пыл.

Викториною они тоже были довольны.

Гладя бельё и водя утюгом по доске, она что-то напевала нежным голоском, охотно занималась хозяйством, сшила Бувару ермолку, а своими вышивками заслужила похвалу Ромиша.

Это был один из тех портных, что ходят по фермам чинить одежду. Он прожил у них две недели.

Он был горбун, глаза у него были красные, но свои телесные недостатки он возмещал весёлым нравом. Когда хозяева отлучались из дому, он развлекал Марселя и Викторину разными побасенками, высовывал язык до самого подбородка, подражал кукушке, чревовещал, а вечером, чтобы не тратиться на постоялый двор, отправлялся спать в пекарню.

И вот как-то ранним утром Бувар, озябнув, зашёл туда за щепками, чтобы развести огонь.

То, что он увидел, ошеломило его.

За старым ларем, на соломенном тюфяке, спали вместе Ромиш и Викторина.

Он обхватил рукою её стан, а другою, длинной, как у обезьяны, держал её за колено; глаза его были полузакрыты, с лица ещё не сошла сладострастная судорога. Она улыбалась, раскинувшись на спине. Кофта у неё распахнулась и обнажила детские груди, испещрённые красными пятнами — следы ласк горбуна; белокурые волосы разметались; занявшаяся заря бросала на обоих белесый свет.

В первый миг Бувар почувствовал как бы толчок в грудь. Потом от смущения застыл на месте; его одолевали грустные мысли.

— Такая молоденькая! Погибла! Погибла!

Вернувшись в дом, он разбудил Пекюше и сразу всё ему выпалил.

— Подумай только! Вот негодяй!

— Теперь уж ничего не поделаешь! Успокойся!

Оба долго вздыхали, сидя один возле другого: Бувар без сюртука, скрестив на груди руки, Пекюше — свесив ноги с постели, в ночном колпаке.

Ромишу в тот день предстояло от них уйти, — он кончил работу. Они расплатились с ним молча и высокомерно.

Но провидение не благоволило к ним.

Вскоре после того Марсель повёл их в комнату Виктора и показал в ящике комода двадцатифранковую монету. Мальчишка поручил ему её разменять.

Откуда она у него? Украл, конечно, во время их инженерных походов. Но, чтобы её вернуть, надо было знать, чья она, а если станут её требовать, то могут принять их за сообщников.

В конце концов они позвали Виктора и велели ему открыть ящик; монеты там уже не оказалось. Он делал вид, что не понимает, в чём дело.