Бувар и Пекюше - [84]

— После чудовищных пыток их бросали в котлы!

— Такие пытки применяла инквизиция и тоже сжигала свои жертвы.

— Знатных женщин помещали в лупанарии.

— А вы думаете, что драгуны Людовика XV вели себя безупречно?

— Примите во внимание, что христиане никогда не злоумышляли против государства!

— Да и гугеноты не злоумышляли!

Ветер гнал, рассеивал дождевые струи. Они барабанили по листьям, текли по краям дороги, а небо, принявшее грязноватый оттенок, сливалось с оголенными, сжатыми полями. Укрыться было негде. Только вдали виднелась пастушья хижина.

Тоненькое пальто Пекюше промокло до нитки. Струйки воды текли у него по спине, забирались в сапоги, в уши, в глаза, несмотря на козырёк Аморосова картуза; кюре одной рукой поддерживал полу своей сутаны, открывая ноги, а с треуголки текли ему на плечи потоки воды, словно из воронки соборного желоба.

Им пришлось остановиться; повернувшись спиной к ветру, они стояли друг против друга, живот к животу, держа четырьмя руками вырывавшийся у них зонтик.

Жефруа по-прежнему защищал католиков.

— Разве они распинали ваших протестантов, как был распят святой Симеон, разве они бросали человека на съедение зверям, как то случилось со святым Игнатием, который был растерзан двумя тиграми?

— А разве пустяк, по-вашему, множество женщин, разлучённых с мужьями, младенцев, отнятых у матерей? А изгнание бедняков, которым приходилось бродить по снежным равнинам, окружённым пропастями! Ими забивали тюрьмы, а когда они умирали, над ними ещё и глумились.

Аббат усмехнулся:

— Позвольте этому не поверить! Зато наши мученики не вызывают сомнений. Святую Бландину раздели донага, обмотали сетью и бросили разъярённому быку. Святая Юлия погибла под ударами. Святому Тараку, святому Пробу и святому Андронику молотом раздробили зубы, разорвали бока железными гребнями, вонзили в руки раскалённые гвозди, содрали с головы кожу.

— Преувеличиваете, — сказал Пекюше. — В те времена смерть мучеников служила поводом для риторики!

— То есть как для риторики?

— Конечно. А я ссылаюсь на историю. В Ирландии католики вспарывали животы беременным женщинам, чтобы завладеть младенцами!

— Вздор!

— И бросить их на съедение свиньям.

— Перестаньте!

— В Бельгии их закапывали живьём!

— Басни!

— Известны их имена!

— И всё же, — возразил священник, в негодовании тряся зонтом, — их нельзя считать мучениками. Нет мучеников вне церкви.

— Позвольте. Если заслуга мученика зависит от вероучения, которое он отстаивает, то почему мученичество доказывает превосходство этого вероучения?

Дождь стихал; до самой деревни они не проронили больше ни слова.

Но на пороге церковного дома аббат сказал:

— Мне вас жаль! Искренне жаль!

Пекюше рассказал Бувару о стычке, а часом позже, сидя возле пылающего камина, они читали Кюре Мелье. Его тяжеловесные опровержения возмутили Пекюше; потом, подумав, что он, пожалуй, недооценил героев, он перелистал страницы житий, посвящённые наиболее прославленным мученикам.

Как ревела чернь, когда они выходили на арену! Если же львы и ягуары оказывались чересчур смирными, мученики жестами и криками поощряли их. Обливаясь кровью, страстотерпцы улыбались, обратив взор к небесам; святая Перепетуя стала заплетать косы, чтобы не выдавать своих страданий. Пекюше задумался. Окно было распахнуто, ночь тиха, на небе сияло множество звёзд. В душе христианских мучеников, вероятно, происходило нечто такое, о чем мы уже не имеем представления, — ликование, божественный восторг. Пекюше, сосредоточенно размышлявший над этим, в конце концов сказал, что понимает их, что и он поступил бы так же.

— Ты?

— Разумеется.

— Шутки в сторону! Веришь ты или нет?

— Не знаю.

Он зажёг свечу. Потом сказал, обратив взор на распятие, висевшее в алькове:

— Сколько несчастных искало у него помощи!

И, помолчав, добавил:

— Его извратили. Виноват в этом Рим, политика Ватикана.

А Бувара церковь восхищала своим великолепием, ему хотелось бы в средние века быть кардиналом.

— Согласись, пурпур был бы мне к лицу.

Картуз Пекюше, положенный поближе к огню, ещё не просох. Расправляя его, Пекюше нащупал в подкладке какой-то предмет — из картуза выпал образок святого Иосифа. Они растерялись; случай казался им совершенно необъяснимым.

Госпожа де Ноар стала расспрашивать Пекюше, не чувствует ли он своего рода облегчения, радости, и своими вопросами выдала себя. Однажды, пока он играл на бильярде, она зашила ему в картуз образок.

Несомненно, она была в него влюблена; они могли бы пожениться; она была вдова, но он не догадывался о её любви, которая, быть может, составила бы счастье его жизни.

Хотя он был более предрасположен к вере, чем Бувар, она всё же препоручила его святому Иосифу, великому пособнику в делах обращения неверующих.

Никто лучше её не знал всевозможных молитв и милостей, которыми они вознаграждаются, действия реликвий, силы святых источников. Цепочка её часов была когда-то положена на оковы апостола Петра.

Среди её брелоков блистала золотая жемчужина — копия с той, в которой хранится слеза Христова в алуанской церкви; на мизинце она носила кольцо, в котором были волосы арского священника; она собирала для больных целебные травы, поэтому комната её напоминала не то ризницу, не то аптеку.