Бувар и Пекюше - [48]

— Или это всё чепуха, или её строгие правила должны подтверждаться примерами. А теперь послушай!

Он прочитал заметку, ради которой ему пришлось немало покопаться в книгах:

«Бугур ставит в вину Тациту отсутствие простоты, какой требует история.

Профессор Дроз нападает на Шекспира за смешение серьёзного и шутовского стиля. Низар, тоже профессор, находит, что Андре Шенье, как поэт, стоит ниже поэтов XVII века. Англичанин Блер порицает Вергилия за сцену с гарпиями. Мармонтель сокрушается по поводу вольностей у Гомера. Ламот не желает признать гомеровских героев бессмертными. Вида негодует на его сравнения. Словом, авторы всех этих учебников риторики, поэтики и эстетики, по-моему, просто идиоты!»

— Ты преувеличиваешь! — возразил Пекюше.

Его тоже терзали сомнения: если, как замечает Лонгин, умы посредственные неспособны ошибаться, значит, ошибаются учёные, — стало быть, их ошибки должны вызывать восхищение! Как же так? Это уж слишком нелепо! Однако ученые все же остаются учёными! Он стремился согласовать доктрины с художественными произведениями, примирить критиков с поэтами, постичь сущность прекрасного. Все эти вопросы так его замучили, что у него разлилась желчь. Он захворал желтухой.

В самый тяжёлый период его болезни пришла Марианна. кухарка г‑жи Борден, и попросила Бувара принять завтра её хозяйку.

Вдова не появлялась у них со времени представления. Не было ли это авансом с её стороны? Но тогда зачем ей понадобилось посредничество Марианны? Бувар всю ночь терялся в догадках.

На другой день, около двух часов, он в нетерпении расхаживал по коридору, изредка выглядывая в окошко; раздался звонок. Это был нотариус.

Пройдя через двор, он поднялся по лестнице и, поздоровавшись, уселся в кресло; он объяснил, что не мог дождаться г‑жи Борден и опередил её. Дело в том, что она хочет купить у них Экайский участок.

Бувар, сразу охладев, пошёл посоветоваться с Пекюше к нему в спальню.

Пекюше не знал, что сказать. Он был встревожен своей болезнью и с минуты на минуту ждал Вокорбея.

Наконец появилась г‑жа Борден. Она опоздала, потому что долго и тщательно наряжалась; на ней была кашемировая шаль, шляпка, лайковые перчатки — туалет для особо торжественных случаев.

Поговорив о разных пустяках, она задала вопрос, достаточно ли будет тысячи экю.

— За акр? Тысячу экю? Ни за что!

— Ну ради меня! — сказала вдова, умильно прищурив глазки.

Наступило неловкое молчание. Тут вошёл граф де Фаверж с сафьяновым портфелем под мышкой.

Он сказал, положив портфель на стол:

— Это брошюры. Они посвящены злободневному вопросу — новой Реформе. А вот это, наверное, принадлежит вам.

И он протянул Бувару второй том Записок Дьявола.

Граф только что застал на кухне Мели с этой книгой, а так как за поведением слуг надо следить, он счёл своим долгом её отобрать.

Бувар действительно давал служанке читать книжки. Разговор зашёл о романах.

Госпожа Борден их любила, только не слишком мрачные.

— Писатели, — сказал граф, — обычно приукрашивают жизнь, изображают её в розовом свете.

— Надо писать с натуры! — возразил Бувар.

— Но тогда читатели будут следовать дурным примерам!..

— Дело не в примерах!

— Согласитесь хотя бы, что книга может попасть в руки юной девицы. У меня самого есть дочь.

— И притом очаровательная! — вставил нотариус, состроив сладкую мину, с какой заключал брачные контракты.

— Так вот, чтобы уберечь её, или вернее, окружающих её лиц, я запрещаю держать в доме подобные книги. Ведь народ, дорогой мой…

— Что он вам сделал, народ? — спросил Вокорбей, внезапно появившись на пороге.

Пекюше, узнав его голос, поспешил присоединиться к обществу.

— Я считаю, что народ следует оберегать от вредной литературы, — продолжал граф.

— Стало быть, вы против просвещения? — съязвил Вокорбей.

— Напротив! Позвольте!..

— Ведь в газетах каждый день нападают на правительство, — заметил Мареско.

— Что же в этом дурного?

Граф и доктор дружно ополчились на Луи-Филиппа, ссылаясь на дело Притчарда, на сентябрьские законы против свободы печати.

— И свободы театральных зрелищ! — добавил Пекюше.

— В ваших театрах говорят много лишнего! — не выдержал Мареско.

— Вот здесь я с вами согласен, — сказал граф. — Пьесы, восхваляющие самоубийство, недопустимы.

— Самоубийство прекрасно, вспомните Катона, — возразил Пекюше.

Граф де Фаверж, не ответив, обрушился на комедии, где осмеиваются самые священные понятия: семья, собственность, брак.

— Ну, а Мольер? — воскликнул Бувар.

Мареско возразил с видом знатока, что Мольер вышел из моды, к тому же его слишком расхвалили.

— А что до Виктора Гюго, — заявил граф, — то он поступил безжалостно, именно безжалостно по отношению к Марии-Антуанетте, когда вывел тип королевы в лице Марии Тюдор.

— Как?! — возмутился Бувар. — Неужели я, автор, не имею права…

— Да, сударь, не имеете права описывать преступления, не показав рядом положительного примера, не преподав нам урока.

Вокорбей тоже полагал, что искусство должно ставить себе целью моральное воспитание масс.

— Вы должны воспевать науку, великие открытия, патриотизм.

Он ставил в пример Казимира Делавиня.

Госпожа Борден похвалила произведения маркиза де Фудра. Нотариус заметил: