Бувар и Пекюше - [34]

Мареско, осматривая коллекцию, презрительно усмехался. Он не понимал, для чего хранить деревянный башмак, служивший когда-то вывеской у сапожника, и что хорошего в фаянсовом бочонке, в обыкновенном кувшине для сидра, а на св. Петра с его пьяной физиономией было, по правде говоря, противно смотреть!

— Вам он, должно быть, дорого обошёлся, — заметила г‑жа Борден.

— О нет, не слишком, не слишком.

Им уступил его за пятнадцать франков какой-то кровельщик.

Потом она возмутилась неприличным декольте дамы в пудрёном парике.

— Что тут дурного! — возразил Бувар. — Зачем скрывать то, что красиво?

И добавил шёпотом:

— Вы сложены не хуже, я уверен!

Нотариус стоял к ним спиной, изучая генеалогическое древо рода Круамаров. Ничего не ответив, вдова принялась играть длинной часовой цепочкой. Грудь её вздымалась под чёрной тафтой корсажа, и, слегка прищурив глаза, склонив голову, как голубка, она спросила наивным тоном:

— Как звали эту даму?

— Это неизвестно. Она была любовницей регента, — помните, того, кто столько распутничал?

— Ещё бы, в мемуарах той эпохи…

Не докончив фразы, нотариус выразил сожаление, что принц крови, раб своих страстей, подавал столь дурной пример.

— Полноте, все вы, мужчины, одинаковы!

Оба кавалера горячо запротестовали; завязался разговор о женщинах, о любви. Мареско уверял, что существует много счастливых браков; порою вы даже не подозреваете, что счастье совсем рядом, под рукой. Намёк был слишком прозрачен. Вдова густо покраснела, но тут же оправилась.

— Не правда ли, господин Бувар, мы уже вышли из возраста, когда совершают безумства?

— Э нет, я ещё за себя не ручаюсь!

Предложив ей руку, он повёл её в следующую комнату.

— Не споткнитесь, здесь ступеньки. Вот так. Теперь полюбуйтесь на витраж.

Они различили на стекле фигуру ангела с двумя крыльями, в пурпурном плаще. Всё остальное сливалось под свинцовыми бляшками, скреплявшими многочисленные трещины. Спустились сумерки, протянулись тени, г‑жа Борден стала серьёзной.

Бувар исчез и вернулся закутанный в шерстяное одеяло, затем преклонил колени перед аналоем, закрыл лицо руками, раздвинул локти; лучи заходящего солнца освещали его плешь, и он спросил, довольный произведённым эффектом:

— Не правда ли, я похож на средневекового монаха?

Запрокинув голову, закатив глаза, он как бы застыл в молитвенном экстазе. В коридоре раздался густой бас Пекюше:

— Не бойся, это я.

Он торжественно вошёл в комнату; на голове у него была каска, — чугунок с остроконечными ушками.

Бувар не вставал с колен. Двое гостей продолжали стоять. На минуту все застыли на месте, оторопев.

Г‑жа Борден поздоровалась с Пекюше довольно сухо. Тем не менее он осведомился, всё ли ей показали.

— Кажется, всё.

Он указал на пустую стену.

— Извините, вот здесь мы поставим замечательную вещь, которую ещё реставрируют.

После этого вдова Борден и г‑н Мареско удалились.

Бувар и Пекюше стали втихомолку соперничать друг с другом. Они отправлялись на поиски поодиночке, и каждый, стараясь превзойти другого, хвастался своими находками. Пекюше только что приобрёл каску.

Бувар поздравил его и удостоился похвалы за одеяло.

Мели, с помощью шнурков, смастерила из него монашескую сутану. Они надевали её по очереди, принимая гостей.

Их посетили Жирбаль, Фуро, капитан Герто, потом менее важные лица — Ланглуа, Бельжамб, их фермеры и даже соседские служанки. И всякий раз хозяева повторяли свои объяснения, показывали место, где будет стоять пресловутый ларь, скромничали, просили извинения за беспорядок.

Пекюше в дни приёмов щеголял в феске зуава, привезённой из Парижа, считая, что она больше подходит к их живописной обстановке. Некоторое время спустя он надевал каску, сдвинув её на затылок, чтобы оставить открытым лицо. Бувар не упускал случая показать упражнения с алебардой; наконец они переглядывались, спрашивая друг друга, достоин ли гость того, чтобы ему представили «средневекового монаха». Как они, взволновались, когда перед воротами остановился, кабриолет графа де Фавержа! Он заявил, что приехал лишь на минуту. Вот в чём дело в двух словах:

Гюрель, его поверенный, сообщил, что, собирая документы, они скупили старые рукописи на ферме Обри.

Друзья подтвердили этот факт.

Так вот, не попались ли им письма бывшего адъютанта герцога Ангулемского, барона де Гонневаля, который гостил в Обри? По семейным обстоятельствам он хотел бы получить эту корреспонденцию.

Нет, таких писем у них нет, но графа может заинтересовать одна вещь, если он соблаговолит последовать за ними в библиотеку.

Никогда ещё в коридоре не скрипели такие изящные лакированные сапоги. Граф споткнулся о саркофаг, чуть не раздавил несколько черепиц, задел кресло, спустился по двум ступенькам и вошёл во вторую комнату. Там, под балдахином, возле св. Петра, ему показали горшок для масла, изготовленный в Нороне.

Бувар и Пекюше были уверены, что дата сама по себе должна произвести впечатление.

Именитый гость из вежливости осмотрел весь музей. Он повторял: «Любопытно. Очень мило!», похлопывая себя по губам набалдашником трости. Он поблагодарил их от себя лично за то, что они спасли и сохранили обломки средневековья, славной эпохи расцвета религии и рыцарской доблести. Он уважал прогресс и посвятил бы себя, подобно им, этим интересным изысканиям, но политика, муниципальный совет, сельское хозяйство — множество дел занимают всё его время.