Бурное море - [35]
Но у нас не было козы, которая дает молоко.
— Рома, — упрашивала Аннушка, — ну помирись с ребятами.
— Ни-ни. — Роман был неумолим.
— Сама пойду.
— Иди. Только ничего не выйдет.
И каково же было наше удивление, когда вместе с Аннушкой взобрался на наше «гнездо» сам Васька Степанов, таща за рога козу. Они с Аннушкой долго стояли возле сарая, разговаривая с жестами и отрицательными покачиваниями Васькиной головы. Потом Васька ушел.
У нас не хватило духу помочь Аннушке.
— Рома, давай пригласим их на крестины, — попросила она мужа. — Вот посмотришь, придут.
— Как хочешь.
Мы не были уверены, что парни придут, но «самтреста» и закусок на всякий случай приготовили на оба «государства».
Они пришли. Все четверо. Наглаженные, при галстуках, с охапками цветов. Принесли знаменитую гитару.
Встретили мы их с повышенной радостью — не по себе все-таки было: будто и мы немного виноваты... Да чего там! Они же вообще тушевались. Выручал Сережка. Он переходил из одних рук в другие и всем улыбался беззубым ротиком. Да так улыбался, что даже глазки сужались и дышал чаще... будто спешил куда-то.
К вечеру Сережка уснул, а сами никак не могли угомониться. Поднимали и поднимали тосты — и за Сережку, и за Аннушку, и за отца. А он расслабленно сидел на диване, облокотившись на подушку, и ворошил свое прошлое.
— Эх, братцы, и славно же мы жили на Диксоне! — задумчиво говорил он. — Тоже компания была... на Новый год пельмени...
— Я тоже материк не люблю, — соглашался Василий, наливая чаю и себе и своему другу. — Разве там жизнь?
— Что ты, Вася! Если мне, не дай бог, когда придется попасть туда, я всем материковским корешам буду говорить: «Вы не жили при коммунизме, а я жил».
И вот захмелевший от счастья Роман потянулся к гитаре:
— Братки... вот эту штуку, — и сам стал настраивать ее.
И вот он запел:
Как он пел! Как он пел! Душу вынимал из своей гитары!
Хорошо пел Роман. Мы подпевали. Вполголоса, чтоб самих себя слышать. Хорошо мы пели. И хорошие мы были.
БУРНОЕ МОРЕ
ОНИ СПЯТ
I
В последние годы Вовке Джеламану, в общем-то хорошему капитану, не везло, а в тот год особенно: он был на последнем месте по флоту. К концу путины команда от него разбежалась, ушли даже ближайшие его помощники — старпом и стармех. И чем безнадежнее становилось положение сейнера, чем страшнее были неудачи и чем больше их, тем желание поймать рыбу, упорство и стойкость самого капитана были тверже и неколебимее.
Когда я увидел его впервые — меня назначили к нему старпомом, — он с матросом, единственным из матросов, не бросившим его в тяжелую годину, чинил невод. Было воскресенье, вечер уже, шел мелкий и ровный, тот, что прошивает до нитки, дождик. Невод, изодранный весь, запутаный и грязный, был разостлан на пирсе, рядом с диспетчерской. Джеламан с матросом, нахлобучив башлыки прорезиненных курток, яростно работали игличками и ножами, прожектор с крыши диспетчерской освещал их склоненные и блестящие от дождя фигуры. Рядом у причала дремал сейнер, тоже мокрый весь.
— По косой кроить умеешь? — вместо «здравствуй» спросил Джеламан.
— Да.
— Пристраивайся.
И, не глянув на меня — ну хоть бы посмотрел, какое у меня лицо или во что я одет, — он продолжал работать. Матрос, широкий, кривоногий, с приподнятыми — будто нарочно их приподняли — плечами, ловко подставлял грязную и перекрученную всю нижнюю подбору невода, от которой он отрезал рваную дель. Ножичек у Джеламана был с источенным до ширины лезвием и на поводке; после я узнал, что с этим ножичком он никогда не расстается уже несколько лет: это своеобразный талисман у него. Работа у них шла без слов и точно — сработались, видно, до молчаливого понимания.
— От как бывает! — зло морщился Джеламан. — Даже веху на винт намотали. Во как! Жердь! Понимаешь, на винт намотали палку-у-у... Уф! Да разве кто поверит?
О его неудачах я уже наслышался: по колхозу о них ходили анекдоты. А капитан флота, вручая мне направление, говорил: «Пойдешь на самый злосчастный пароход «Четверку»... Два дня назад привели ее с моря... еле нашли, под Начикинским мысом на якоре стояла: ни воды, ни еды, ни топлива. Воздух стравили, машину завести не могут, рация не работает. Только прибуксировали их — и команда в разные стороны... там все горит синим пламенем».
— Ты понимаешь?! — с еще большей злобой продолжал Джеламан и, тоже со злобой и морщась чекрыжил дель. — Веху, веху... эта деревянная жердь заскочила между винтом и пяткой руля, и заскочила тем местом, где на этой палке железное кольцо, и машина полетела. Да ведь так и в сказках не бывает! Ну, слышал я от парней, что встречаются говорящие рыбы, выскочит она из моря, скажет «А» и спрячется, или вот летающие медузы есть, но чтобы на винт намотать жердь — ай-яй-яй!..
— Да-а, командир, фокусов у нас! — вздохнул матрос.
— Знакомься, — прервал его Джеламан, — мой друг и товарищ, Николай Акимов, по прозвищу Казя Базя.
Матрос посмотрел на меня; в нем действительно что-то похожее было на «Казю Базю». Детей иногда, чтоб они не озоровали, пугают: «Казя Базя придет, в мешок заберет». И кривоватые ноги, и приподнятые плечи — будто нацеливается что-то поднять, как штангист, например, перед тем как схватиться за гриф штанги, — и продолговатое лицо с застывшим на нем выражением удивления и скуки соответствовали этому прозванию.
