Бурная жизнь Ильи Эренбурга - [86]
За время совместной работы в «Красной звезде» и поездки по Америке Эренбург очень сблизился с Константином Симоновым. На двадцать пять лет моложе Фадеева, Симонов был его заместителем в ССП, а также главным редактором журнала «Новый мир», иначе говоря, занимал более высокое место в литературной номенклатуре, чем Эренбург. Находясь возле самой «верхушки», он часто информировал Эренбурга о настроениях Сталина; видимо, и на этот раз он не преминул сообщить Эренбургу об эффектном выступлении вождя в защиту «Бури». Отныне судьба Эренбурга определена: если он и нужен Сталину, то только из-за своих связей с Францией. Как уже говорилось, в тот момент Сталин нуждался в них; вернее, ему была нужна французская компартия, которой отводилась стратегическая роль в его европейской политике. И Эренбург оказывается в совершенно уникальной для советской жизни ситуации; какую цену предстоит ему заплатить, чтобы удержаться на такой высоте?
Годы позора
В ночь на 13 января 1948 года на улице Минска был раздавлен грузовиком Соломон Михоэлс, председатель Еврейского антифашистского комитета. Водитель грузовика — виновник и единственный свидетель происшествия, бесследно исчез. Официальная версия гибели Михоэлса мало кого убедила. Эренбург писал в «Эйникайт»: «Михоэлс погиб в Минске, городе гетто и партизан, городе, с которым связана еврейская гордость и еврейская скорбь. Для меня <…> он пал на поле боя, как солдат»[458].
Четыре месяца спустя, 1 мая 1948 года, Советский Союз первым де-юре признал новое государство Израиль, сопровождая этот жест поставками оружия. Признанию предшествовали два года дипломатических усилий: два года тянулись переговоры с Англией и Америкой с целью заставить их выполнить резолюцию ООН о разделе Палестины и создании еврейского государства на «земле обетованной». В этот день Эренбург отправляет телеграмму Альберту Эйнштейну: «Трагично рождение еврейского государства Израиль — акт о его создании написан не чернилами — кровью. <…> Если остались после страшных лет фашизма живые евреи в Европе, то это только потому, что советские люди, обливаясь кровью, положили конец торжеству расизма. Советское правительство тотчас признало новое еврейское государство. Это признание придаст силы героям, которые теперь отстаивают Израиль от наемных легионеров»[459].
По стечению обстоятельств в этих же самых числах в Государственном Еврейском театре проходит вечер памяти Михоэлса. Эренбург произносит вступительное слово; в своих мемуарах он напишет, что не помнит содержания сказанного. Однако текст речи сохранился и, более того, носит следы авторской правки. В приведенных ниже цитатах внесенные автором изменения даны курсивом; в квадратных скобках приводятся слова, вычеркнутые Эренбургом:
«Здесь, в театре, где так часто звучал голос Михоэлса, в этом зале, который он заселял чудесными своими образами, хочется говорить прежде всего об искусстве, но, когда я вспоминаю о той большой утрате, которую понес в лице Соломона Михайловича вместе со всем советским народом еврейский народ, я думаю о другом: о трагедии народа. А может быть, слиты две темы, как они были слиты в биографии Михоэлса? <…> Михоэлс был страстным патриотом нашей великой советской Родины [родины] и Михоэлс был хорошим [настоящим] евреем [горячо преданным делу своего народа]. Только безумцу или слепцу эти две страсти [могут показаться] покажутся несовместимыми. <…>
Сейчас, когда мы вспоминаем творчество большого советского трагика Соломона Михоэлса, где-то далеко [и вместе с тем близко] рвутся бомбы и снаряды: то евреи молодого государства [Израиль] защищают свои города и села от английских наемников. Справедливость еще раз столкнулась с жадностью, кровь [благородных юношей] людей льется из-за нефти. Я никогда не разделял идей сионизма, но сейчас идет речь не об [идее] идеях, а о живых людях. <…>»
Далее Эренбург говорит «о [связи] дружбе советского народа и евреев всего мира, настоящих евреев [мира], а не отщепенцев, которые преданы [проданы] золотому тельцу [золоту] Америки. <…>
Ответ Вячеслава Михайловича Молотова на просьбу о признании нового государства Израиль наполнил надеждой и радостью сердца [солдат] защитников Палестины, и я убежден, что в старом квартале Иерусалима, в катакомбах, где сейчас идут бои, образ Соломона Михайловича Михоэлса, большого советского гражданина, большого художника, большого человека, вдохновлает людей на подвиги.
<…> Но я убежден, что и через сто лет дети [узнают, что был] будут читать о страстном патриоте Советского Союза, о страстном советском человеке, о страстном еврее, который обладал гениальным даром [актера]. Они узнают, что он играл на подмостках трагедии, трагедии разных веков и разных народов. А в его жизни была трагедия народа, и он не отвернулся от нее: с народом жил, и умер он, думая о народе [умер за свой народ]»[460].
Этот текст наиболее полно характеризует Эренбурга, его талант приспосабливаться и его раздвоенность. Эренбург приближается к своему шестидесятилетию, его организм подорван неистовым напряжением военных лет, изнурительной работой, постоянным лавированием в поисках выхода из непростых, порой драматических ситуаций; ум его окостенел от необходимости повторять заученные фразы, готовые формулы, старые шутки. Оставаясь наперекор всему евреем, гордясь этим, он воспевает еврейский характер, вековые традиции своего народа, его историческую миссию. И в то же время он — преданный слуга сталинского режима, который он подрядился защищать, даже ценой лжи. Но и отстаивая режим, он пытается сохранить верность друзьям. Какой ценой? Он лжет во имя правды, унижается, чтобы сохранить достоинство, молчит, когда молчание громче слов. И вот его смиренная рука, приученная исправлять выходки чересчур ясного ума, зачеркивает в тексте речи слова: «Он умер за свой народ».
