Бурная жизнь Ильи Эренбурга - [7]

.

Итак, в шестнадцать лет Эренбург уже стал ленинским «профессиональным революционером»: вместе с Бухариным он организует забастовку на московской обойной фабрике, собирает среди студентов деньги для забастовочного комитета. «В подполье я делал все, что делали другие: писал прокламации и варил в противне желатин — листовки мы размножали на гектографе, — искал „связи“ и записывал адреса на папиросной бумаге, чтобы при аресте успеть их проглотить; в рабочих кружках пересказывал статьи Ленина, спорил до хрипоты с меньшевиками и старался, как мог, соблюдать правила конспирации»[22].

Вместе с тем участие в подпольной организации не предполагало обязательного прекращения учебы. Николай Бухарин, например, вернулся в университет. Но Эренбург был неустойчивым, склонным к крайностям, к бунтарству. В нем тлело подспудное желание довести свой конфликт с обществом до последней черты, до полного разрыва. Вслед за поражением революции начался небывалый всплеск антисемитизма. Черная сотня бесчинствовала в городах, крестьяне нападали на еврейские местечки. По словам историка, «в 1905 году для евреев в России настала Варфоломеевская ночь»[23]. Едва добившись признания своих прав и своей культуры, евреи обречены были горько поплатиться за новообретенные свободы. Одни спасаются, уезжая за море в эмиграцию, другие вступают в борьбу за достойное место в конституционной России. Эренбург отыскал себе нишу в подпольном революционном движении, среди социал-демократов: к антисемитизму они относились с презрением, как и ко всем проявлениям национального и религиозного сознания. В их кругу он чувствовал себя увереннее, здесь ему жилось проще и дышалось легче, чем в русском обществе.

Однажды в ноябре 1907 года, в три часа ночи раздался стук в дверь: на квартиру явились жандармы. Во время обыска были обнаружены только ноты «Марсельезы» и несколько открыток. На этот раз Илье повезло, и он продолжает подпольную работу. После того как он успешно справился с первым партийным поручением — сбором денежных средств для забастовщиков, ему доверили более ответственное задание — создание партийной ячейки в казармах.

Целая пропасть отделяла мир обывателей от жизни подпольщиков: «Я враждебно относился к своим родителям, к эсерам, к декадентской поэзии, к Исидоре Дункан и к молоденьким девушкам, которые думают только о замужестве. Искусство я считал постыдной слабостью и никогда бы не признался, что провел ночь за чтением „Мистерий“ Кнута Гамсуна». Добровольный отказ от светской жизни, театров и литературных разговоров, презрение к поэтам-декадентам, которыми он зачитывался в четырнадцать лет, — все это, несомненно, было следствием нового интеллектуального окружения, повлиявшего на его кругозор. Между тем в революционных кругах, которые никак не могли оправиться от поражения революции 1905 года, начинается страстное увлечение идеалистическими построениями; возникает феномен «богоискательства» (само это понятие принадлежит философу Николаю Бердяеву). Бердяев и ряд других мыслителей отказались от идей марксизма и социал-демократизма, осудили «нигилизм» (то есть материализм и атеизм) революционной интеллигенции и стали на путь реабилитации духовности и религии. Радения «богоискателей» привлекали многих поэтов и писателей, готовых заняться расстрижением разума, — но не молодого Илью Эренбурга.

В феврале 1908 года к нему домой снова пришли жандармы, и на этот раз его арестовали. Во время обыска была найдена печать создаваемой «боевой группы социал-демократов». Эренбургу угрожало шесть лет каторжных работ, он провел в заключении пять месяцев. Он сидел вместе с уголовниками; встречал в заключении и товарищей по партии, участвовал в голодовке заключенных, предпринял попытку побега. Самое страшное началось, когда его поместили в одиночное заключение: выносить это ему, семнадцатилетнему, было не под силу. Он подает ходатайство об изменении меры пресечения, и, как ни странно, его освобождают из тюрьмы, запретив проживание в Москве. Следуют месяцы скитаний: вначале Илья уезжает по месту своего рождения, в Киев, затем следует запрет на жительство в Киеве и Киевской губернии. Он находится под гласным надзором полиции, которая всюду следует за ним по пятам. Эренбург отправляется вначале на юг, в Полтаву — чужой город, где у него не было ни крова, ни друзей, а затем нелегально возвращается в Москву. В конце концов, отчаявшийся и обессиленный, Илья сдался. Он явился в отделение и попросил вернуть его в тюрьму: тюремное заключение кажется ему предпочтительнее, чем «свобода под надзором». Однако развязка оказалась неожиданной: его драматическое решение вызвало у жандармов снисходительную улыбку: оказывается, отец добился для него разрешения выехать за границу «в связи с состоянием здоровья». После десяти месяцев страха и скитаний, вконец измученный, Эренбург наконец согласился уехать. Родители предлагали ему продолжить образование в Германии. Но он предпочел поехать в Париж.

Глава II ЭРЕНБУРГ В ПАРИЖЕ МЕЖДУ ЛЕНИНЫМ, БОГОМ И БОГЕМОЙ

После обращения в католичество Макс Жакоб написал синим мелком на стене своей мрачной комнаты на улице Равиньян такую заповедь для самого себя: «Никогда не бывать на Монпарнасе».