Буревестники - [123]

Она продолжала говорить о необходимости восстании и говорила так горячо и убеждённо, что Степан Починкин невольно усомнился в правильности позиции Ковальчука. Действительно, в каком странном положении оказались они, большевики: самые последовательные революционеры, постоянно доказывающие меньшевикам и либералам, что царизм можно смести только революционным путем, они сейчас отговаривают гарнизон от восстания. Время, конечно, выбрано не самое удачное, и всё же… И по реакции зала, и по собственному опыту Степан знал, что матросов не остановить. Он хотел поделиться своими сомнениями с Воложаниным, но тот, едва дождавшись конца выступления Нади, вскочил с места и поспешил на помощь Ковальчуку.

— Нас упрекают в трусости! Это неправда! Мы призываем к благоразумию. Поймите: восстание в нынешних условиях приведет к разгрому всех революционных сил в городе, к массовым репрессиям. Всё, чего мы добились за последние годы, пойдёт прахом…

Но Воложанина не слушали, сердитые и язвительные реплики сыпались со всех сторон.

— Ещё один проповедник выискался!

— Салага, потянул бы флотскую лямку!

— Долой его!

Весь пунцовый, едва не плача от обиды и досады, Пётр сел на место. А добивать его поднялся Григорий Воложанин. Совсем как присяжный поверенный (а может, это и было подсмотрено в суде?) Григорий эффектно показал на понурившегося Петра и не менее эффектно начал:

— Человек, только что выступавший перед вами, мой родной брат. Как брата я его люблю, а как идейного противника не могу даже уважать. Что предлагает он и его единомышленники? Отказаться от борьбы, бросить на произвол наших товарищей! Это предательство, другого слова, извини, Петя, я не могу найти, и социалисты-революционеры на него не пойдут! Да здравствует вооружённое восстание! — закончив, Григорий не сел рядом с Петром, а демонстративно отошёл к стене.

— Послушаем, что скажут представители частей и кораблей, — предложила Надя, хотя по возбуждённым лицам солдат и матросов, по их репликам нетрудно было догадаться, на чьей они стороне. Тем не менее, они вставали и говорили, неумело и нескладно, путаясь в мыслях и словах, но искренне и убеждённо, и Ковальчук, поняв их настроение, с болью подумал, что предотвратить восстание, видимо, не удастся.

Разглаживая толстые пшеничные усы, заговорил степенный и рассудительный унтер-офицер Первак, представитель Сибирского флотского экипажа.

— Вот тут товарищ говорил, что восстание плохо подготовлено. Что ж, может, оно и так. Но ведь терпение у братвы кончилось. Сегодня минёров к стенке поставят, а завтра наш будет черёд. Доколе же нам ещё терпеть?..

«Доколе!» — невесело усмехнулся Ефим, вспомнив Гришу. Как его сейчас не хватает! Вот был агитатор, не чета ему, Ковальчуку. Провал военной организации большевиков, которой руководил Гриша Доколе, привел к усилению влияния эсеров в гарнизоне, и вот плоды…

Воспользовавшись паузой, установившейся после выступления Первака, Александр сказал:

— Итак, большинство за вооружённое восстание. Оно состоится 21 октября. Начало – во время литургии в честь восшествия царя на престол. План действий таков. Части, назначенные на парад…

— Полундра! Фараоны! — рявкнул от дверей татуированный дозорный в тельняшке и в «здравствуй и прощай» и тут же исчез. Кое-кто вскочил, многие словно в шоке продолжали сидеть. В столовую ввалились жандармы в синих мундирах и круглых чёрных шапках. Столпившись у входа и наставив во все стороны револьверы, они настороженно зыркали глазами по сторонам. Раздвинув их, вошёл высокий господин в чёрном.

«Сиротин!» — узнали братья Воложанины. Ротмистр Петров – это был он, – не скрывая насмешки, сказал:

— Собрание закрываю. Все арестованы. Оружие, у кого есть, – сюда! Ни у кого нет? Отлично!

Его медленный взгляд обошёл всех, задержался на Григории и Петре и упёрся в Надю.

— Выходить по одному. Даму, как положено, пропустим первой.

Надя, ненавидяще глядя на Петрова, направилась к выходу. Александр двинулся следом.

— Я сказал: по одному!

Белокурый гигант нехотя замедлил шаги, а когда Надя скрылась за дверью, поспешил за ней. Потянулись к выходу и другие. Каждого на пороге жандармы обыскивали.

Внезапно на улице послышались полицейские свистки, крики, сперва громкие, а потом удаляющиеся. В столовую вбежал рыжеусый запыхавшийся вахмистр; привстав на цыпочки, он шепнул что-то на ухо Петрову. У того дёрнулось лицо, запрыгали желваки. Потом, указав глазами на братьев Воложаниных, стоявших рядом, процедил сквозь зубы короткую фразу и поспешно вышел.

Участников собрания продолжали выводить во двор, где строили в колонну по четыре. Братья Воложанины, Ковальчук и Починкин, вышедшие в числе последних, оказались в замыкающей шеренге.

— А где товарищ Надя? — оглядевшись, спросил шёпотом Григорий стоящего впереди матроса.— А товарищ Александр?..

— Их, видать, как начальство, повезли в карете. В тюремной, — хмуро отозвался матрос.

— Разговорчики! — выкрикнул низкорослый рыжеусый вахмистр. — А ну шагом марш! Левое плечо – вперёд!

Колонна, втянувшись в подворотню, вышла на Корейскую и, пройдя немного, свернула направо – на Семёновскую. Слева тянулась Миллионка с распахнутыми, одинаково для всех гостеприимными ворогами. Покосившись на них, Степан Починкин толкнул Ковальчука, тот едва заметно кивнул и шепнул Петру: «Приготовься!»