Буревестники - [120]

При других обстоятельствах Пётр поставил бы этого лакея на место, но сейчас он начал мямлить, путаясь в словах и презирая себя за уничижительный тон. Приказчик тем не менее понял его с полуслова.

— Подарок? Матери али девке? А денег небось с гулькин нос?

— Деньги есть, — хмуро буркнул Воложанин. — И цена для меня не имеет значения.

Тон приказчика сразу изменился.

— Ну так чего изволите? Может быть, шляпку? Вот, новейший фасон… Или вот зонтик, бамбуковый, но очень прочный, а расцветка, смотрите, какая расцветка! Японческая работа-с! Не желаете? А-а, знаю, что вам нужно – духи! Вот, французские, «Лориган» – нежнейший аромат и стойкость необычайная! Дама ваша будет счастлива. Берёте?

— Ладно, давайте, — нетерпеливо сказал Пётр. Ему был омерзителен этот человек, прямо на глазах сделавшийся из наглеца подхалимом. Нет, что бы там ни говорил Ковальчук, а приказчики – народ преотвратный!

Он уплатил деньги, сунул коробку в карман и направился к двери, никак не прореагировав на прощальное: «Захаживайте-с!» Лишь усмехнулся про себя: «Встречают по одёжке, провожают по деньгам!»

Помимо искусства выбирать подарок есть ещё и искусство дарить, и, естественно, Пётр, не владел им. Придя домой, он, чтобы одолеть неловкость, преувеличенно бодро поздоровался с хозяйкой. Настя, повернув от печи пылающее лицо, приветливо улыбнулась. Он подошёл ближе, теряя с каждым шагом уверенность, и смущённо забормотал, не замечая, что говорит совсем как Вахреньков – без глаголов:

— С днем ангела вас, Настя… ну, и это самое… здоровья, значит, и счастья… и вот мой скромный…

И неуклюже вытянув подарок из кармана, протянул Насте, глядя при этом в сторону.

— Ой, что это? Это мне? Какая красивая коробочка!

— Там духи, — сказал Пётр и поморщился.

— Духи?! Мне? Зачем?

— Как зачем? Чтобы… это самое… душиться…— Пётр совсем растерялся. Он даже подумал, что и впрямь не то купил, надо было, наверное, что-нибудь более практическое, нужное в хозяйстве, ситцу там или ещё что…

Настя, поняв его состояние, спохватилась:

— Ой, да что это я, дура! Спасибо вам большое, Пётр Михайлович! Вы такой… такой… — и она, порывисто прижавшись к нему, поцеловала в щёку.

Этого момента словно ждали: дверь распахнулась, и на пороге возник белобрысый мужичок Максим, держа за руку своего малолетнего братца. Пётр и Настя отпрянули друг от друга. Максим хмуро оглядел их и, не говоря ни слова, принялся раздевать Мишу. Настя кинулась помогать ему, но он отвел её руки: «Сам управлюсь!»

Пётр прошел к себе в горницу, переоделся и прилёг на постель с книжкой. Но вскоре в дверь постучали, и Настя, не входя в комнату, сказала:

— Пётр Михайлович, пожалуйте с нами пообедать.

Мальчики были умыты и причёсаны, сама Настя принарядилась, надела, очевидно, лучшее, что у неё было, – белую шёлковую кофточку в крупный синий горошек, чёрную шерстяную юбку и красные козловые башмаки. Пахло от неё нафталином и французскими духами.

Стол под белой скатертью был уставлен тарелками с закусками, в центре возвышался именинный пирог со свечками. Пётр пересчитал их – двадцать пять! – и удивился: он считал Настю старше. Впрочем, сейчас, приодевшаяся, разрумянившаяся от суеты и приятного волнения, она выглядела юной девушкой.

Оглядев стол придирчивым взглядом, Настя всплеснула руками: «Чуть не забыла!» — и достала из буфета графинчик с жидкостью рубинового цвета.

— Наливочка. С рождества ещё…

После двух рюмок у Петра рассосалась скованность, ему было уже легко и свободно, а все сидящие за столом, включая непримиримого Максима, стали близкими, родными, ему даже показалось, что он глава этого семейства. Он почувствовал себя очень взрослым, сильным, захотелось сделать для них что-то хорошее, доброе, но что именно – он не знал.

— Хочешь, — он посмотрел на Максима. — Пойдём в воскресенье на рыбалку?

Тот не успел ответить: раздался резкий и требовательный стук в дверь. Настя удивлённо-испуганно посмотрела на Петра.

— Кто бы это? Никого не ждала…

И в следующий миг вскочил Пётр, медленно поднялась Настя: в комнату входила-вплывала Софья Максимилиановна – в длинном, с треном, платье, в широкополой шляпе с вуалью. Первое, что она сделала, войдя, – вынула из рукава кружевной надушенный платок и, откинув вуаль, прижала его к носу. Потом, не скрывая брезгливой гримасы, оглядела бедный интерьер хаты.

Настя, догадавшись, кто пожаловал, торопливо вытерла чистым полотенцем табурет, пролепетала:

— Садитесь, пожалуйста.

Но вдова осталась стоять.

— Это моя хозяйка Анастасия Ивановна, — подал голос Пётр.

Едва заметный кивок через плечо и наконец:

— Пётр, мне нужно с тобой поговорить. — и многозначительная пауза. Настя, потупившись, быстро пошла к двери.

— Постойте! — воскликнул Пётр. — Вы же у себя дома, останьтесь!

Настя вышла. Грохоча сапогами и сердито сопя, из-за стола вылез Максим, выдернул, как редиску, Мишу, и оба направились к выходу, бросая на барыню – первый злобные, второй – любопытные – взгляды. Снова стукнула дверь, Воложанины остались одни.

— Нехорошо, — угрюмо промолвил Пётр.

— Именно нехорошо! — подхватила Софья Максимилиановна. — Нехорошо ты ведешь себя! Сколько можно? Ну побесился, доказал свою самостоятельность – пора и за ум браться? Короче говоря, я требую, чтобы ты немедленно вернулся домой!