Бураттини. Фашизм прошел - [6]

Шрифт
Интервал

Образ Кеши начисто лишен драматизма: Есенина из попугая не получается. Василий отправляет его домой в посылке.


Обитатели помойки встречают вернувшегося кота. Тот наверняка не ходил в народ, а был просто дачником. Но тут появляется Кеша. На нем ватник и картуз – он, как всегда, «в образе». Щелкнув кнутом, Кеша разражается тирадой обезумевшей деревенской прозы: «Эх вы! Жизни не нюхали?! А я цельное лето, цельное лето: утром покос, вечером надои, то корова опоросится, то куры понеслись. А тут вишня взошла! Свекла заколосилась! Пашешь, как трактор! А ежели дождь во время усушки, а?», закуривает «козью ножку», давится «дымом отечества», заходится кашлем…

А дальше все, конец. Потому что бежать-то Кеше больше некуда. Как в анекдоте: «А другого глобуса у вас нет?..»

Сказки

«Колобок»

Мои родители – старик и старуха. Наш род вымирает. Я последний – поскребыш. Лоно моей древней матери уже не примет семя дряхлого отца. Ее чрево уже не способно выносить плод. Морщинистые руки родительницы месят тесто. Оно не хуже глины и может стать вместилищем души. Печь заменит материнское чрево, душу – слова с оживляющей молитвой, помещенные внутрь моего мучного тела.

Я – пища моего рода. Старики хотят меня съесть. Мою силу, мою жизнь. Они поступали так всегда – поедали детей. Они не просто родители. Они – общество и государство. Я знаю, что в родовом амбаре уже пусто. Когда меня съедят, старики умрут от голода. Меня скатали круглым – бока повторяют брюхатые формы. Так сделано, чтоб я помнил о животе матери. Животе, которого не было. Чтобы любил его и был готов туда вернуться разжеванной кашей. Я должен с восторгом приносить себя в жертву. Родители дали мне жизнь. Они вправе дать мне смерть. Я кругл, как перекати-поле. И я могу сбежать. Я не хочу быть съеденным. Я не хочу быть пищей, не хочу быть человеком! Для меня уже нет человеческих дорог. Ухожу тропой нелюдей. За мной гонится родительское проклятие. Это Звери. Животные Страсти. Демоны рода. Их цель – пожрать меня. Они – преображенные одичавшие рты моих родителей. Навстречу Заяц. Он – воплощенная Трусость. Заяц говорит мне: «Колобок, я тебя съем!» Мертвящий Страх заползает в мою душу, хочет выглодать ее желтыми сточенными резцами. Чтобы вспомнить себя, произношу слова запеченной во мне охранной молитвы: «Я Колобок, Колобок, по амбару метен, по сусекам скребен, на окошке стужен. Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, а от тебя, Заяц, и подавно уйду!» Заяц каменеет, становясь бессильным истуканом. Я победил Страх! На тропу выскакивает второй Зверь. «Я тебя съем!» – говорит Волк. Изнанка Трусости – Злоба. Бесноватая волчья пасть хочет пожрать меня. Дикий Гнев уже мутит разум. «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, я от Трусости ушел, а от тебя, Волк, и подавно уйду!» Я победил Злобу. В моей душе нет места Гневу. Я навсегда успокоен. «Я тебя съем!» – заволакивает разум Медведь. Это Лень. Вечный берложий сон. «Я от Трусости ушел, я от Злости ушел, а от тебя, Медведь, и подавно уйду!» «Колобок, я тебя съем!» – говорит Лиса. Это Похоть. Она изнанка Лени. Лиса наводит бесстыжие мороки. Нагая отроковица повернулась ко мне открытым истекающим лоном. Дикое вожделение заливает ум. «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, от Зайца ушел, и от Волка ушел, от Медведя ушел, а от тебя, Лиса, и подавно уйду!» Срамные губы липко шепчут: «Подойди ближе, Колобок, повтори свою молитву». Лоно прорастает зубами и становится лисьей пастью. Хлопают зубастые челюсти. Расколотым надвое сознанием я вижу старуху-мать. Она кладет мою откушенную половину в рот старика-отца.

«Хоттабыч» как предупреждение

Пионер Волька Костыльков вылавливает из реки глиняный сосуд с джинном. Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, или Хоттабыч, – не просто старик, умеющий колдовать. Он – архетип Востока, его культуры и идеологии, вторгающийся в атеистическую реальность советской Москвы (1956 г. – последняя редакция).

Примечательно, что выпускает джинна мальчик по имени Волька – очередная игра смыслами: Волька как освободитель, Выпускающий на Волю, и Воля на Костылях, он же еще и Костыльков. Одним словом, Хромающая Воля.

Хоттабыч декларирует себя как верного слугу Вольки – в благодарность за спасение, но в течение всей книги мальчик вынужден ходить нянькой за капризным стариком.

Хоттабыч также представитель ислама. В тексте примечательна неточность: Хоттабычу больше трех тысяч лет, а стало быть, и знание об Аллахе как минимум такого же возраста. Сомнительно, чтобы Лагин не знал времени появления ислама, поэтому такое расхождение следует понимать как метафору глубокой архаичности восточной культуры, ее отдаленности от советского и русского менталитета.

Хоттабыч – трудный старик. Он вздорен, агрессивен, легко впадает в ярость, но, впрочем, так же быстро успокаивается. При всем его могуществе он трусоват, когда сталкивается с необъяснимыми для него явлениями прогресса – боится метро, трамваев. Предрассудки и клише способны сделать его добровольным рабом случайного человека. Хоттабыч льстив и не лишен коварства (точная характеристика восточного менталитета).

Помощь Хоттабыча (читай – содействие Востока) обычно чревата какой-нибудь каверзой. Вторгаясь в мир Вольки, он первым делом влезает в «экзамен по географии». Хоттабыч навязывает свое подсказывание, и Волька несет абсолютную чушь, но, увы, правильную с точки зрения джинна. Противостояние мнению Хоттабыча, а также негативная оценка его позиции вызывают в старике ярость. Учительнице Варваре Степановне объявляется джихад. Вообще, Хоттабыч (Восток) любит держать в страхе, запугивать обещаниями обратить «в колоду для разделки свиных туш», в жабу, в «шелудивого пса» – обычные угрозы «неверным».


Еще от автора Михаил Юрьевич Елизаров
Библиотекарь

«Библиотекарь» — четвертая и самая большая по объему книга блестящего дебютанта 1990-х. Это, по сути, первый большой постсоветский роман, реакция поколения 30-летних на тот мир, в котором они оказались. За фантастическим сюжетом скрывается притча, южнорусская сказка о потерянном времени, ложной ностальгии и варварском настоящем. Главный герой, вечный лузер-студент, «лишний» человек, не вписавшийся в капитализм, оказывается втянут в гущу кровавой войны, которую ведут между собой так называемые «библиотеки» за наследие советского писателя Д. А. Громова.Громов — обыкновенный писатель второго или третьего ряда, чьи романы о трудовых буднях колхозников и подвиге нарвской заставы, казалось, давно канули в Лету, вместе со страной их породившей.


Земля

Михаил Елизаров – автор романов “Библиотекарь” (премия “Русский Букер”), “Pasternak” и “Мультики” (шорт-лист премии “Национальный бестселлер”), сборников рассказов “Ногти” (шорт-лист премии Андрея Белого), “Мы вышли покурить на 17 лет” (приз читательского голосования премии “НОС”). Новый роман Михаила Елизарова “Земля” – первое масштабное осмысление “русского танатоса”. “Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты – «десантником», «акробатом» или «икаром», утопленника – «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП – «кеглей».


Ногти

Новое издание дебютной повести Михаила Елизарова, автора романов «Библиотекарь» (2007), «Pasternak» (2003) и нескольких сборников рассказов. «Ногти» прогремели в самом начале нулевых и давно стали библиографической редкостью и одним из самых читаемых текстов в русском интернете.


Pasternak

Михаил Елизаров написал жесткий и смешной памфлет, бичующий нынешние времена и нравы. «Pasternak» — это фантастический боевик, главная тема которого — ситуация в православии, замутненном всевозможными, извне привнесенными влияниями. Схема романа проста, как и положено боевику: есть положительные герои, этакие картонные бэтмены, искореняющие зло, и есть само Зло — чудовищный вирус либерализма рasternak, носители которого маскируют духовную слабость разговорами об «истинных человеческих ценностях». Символ подобного миросозерцания — псевдоевангельский роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго».


Мультики

Михаил Елизаров — один из самых ярких и талантливых современных писателей, лауреат премии «Русский Букер». Его проза притягивает, будоражит, действует, не оставляя ни одного шанса читательскому равнодушию.Главный герой нового романа — советский подросток конца восьмидесятых. Место действия — окраина промышленного мегаполиса, где дворовая шпана зарабатывает деньги на показе «мультиков» зазевавшимся гражданам. Но «произведение о детстве» трансформируется в сюрреалистический кошмар. Реальность подменяет мистификация, пространство и время мутируют, нарисованный мир диафильма оживает, обнажая бездну…


Мы вышли покурить на 17 лет…

«Если допустить, что у сочинителя на письменном столе имеется две чернильницы с различной природой чернил, то эта книга, в отличие от всех предыдущих моих, написана полностью содержимым второй чернильницы. Такое со мной впервые.Отличительное свойство этих „вторых чернил“ — вымысел. В книге ни слова правды».


Рекомендуем почитать
Аквариум

Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.


И вянут розы в зной январский

«Долгое эдвардианское лето» – так называли безмятежное время, которое пришло со смертью королевы Виктории и закончилось Первой мировой войной. Для юной Делии, приехавшей из провинции в австралийскую столицу, новая жизнь кажется счастливым сном. Однако большой город коварен: его населяют не только честные трудяги и праздные богачи, но и богемная молодежь, презирающая эдвардианскую добропорядочность. В таком обществе трудно сохранить себя – но всегда ли мы знаем, кем являемся на самом деле?


Тайна исповеди

Этот роман покрывает весь ХХ век. Тут и приключения типичного «совецкого» мальчишки, и секс, и дружба, и любовь, и война: «та» война никуда, оказывается, не ушла, не забылась, не перестала менять нас сегодняшних. Брутальные воспоминания главного героя то и дело сменяются беспощадной рефлексией его «яйцеголового» альтер эго. Встречи с очень разными людьми — эсэсовцем на покое, сотрудником харьковской чрезвычайки, родной сестрой (и прототипом Лолиты?..) Владимира Набокова… История одного, нет, двух, нет, даже трех преступлений.


Жажда

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Жестокий эксперимент

Ольга хотела решить финансовые проблемы самым простым способом: отдать свое тело на несколько лет Институту. Огромное вознаграждение с минимумом усилий – о таком мечтали многие. Вежливый доктор обещал, что после пробуждения не останется воспоминаний и здоровье будет в норме. Однако одно воспоминание сохранилось и перевернуло сознание, заставив пожалеть о потраченном времени. И если могущественная организация с легкостью перемелет любую проблему, то простому человеку будет сложно выпутаться из эксперимента, который оказался для него слишком жестоким.


Охотники за новостями

…22 декабря проспект Руставели перекрыла бронетехника. Заправочный пункт устроили у Оперного театра, что подчёркивало драматизм ситуации и напоминало о том, что Грузия поющая страна. Бронемашины выглядели бутафорией к какой-нибудь современной постановке Верди. Казалось, люк переднего танка вот-вот откинется, оттуда вылезет Дон Карлос и запоёт. Танки пыхтели, разбивали асфальт, медленно продвигаясь, брали в кольцо Дом правительства. Над кафе «Воды Лагидзе» билось полотнище с красным крестом…