Бунтарка - [74]

– Вы, молодые, познающие жизнь, будьте настороже, оставайтесь чистыми, оставайтесь порядочными и постарайтесь не наращивать длинную цепь нацизма, у него сегодня множество названий: это и высылка не имеющих документов, и избиение жен, и ненависть к современному искусству, и гомофобия, коррупция, инцест, власть денег – короче, весь тот повседневный фашизм, который угрожает нам и с которым мы должны ежедневно бороться.

Девушка с пирсингом в носу слушала ее очень серьезно. Она думала, что надо бы включить пылкую проповедь в этом роде в свой спектакль для детей. Но достаточно ли будет этого, чтобы подобные злодеяния не повторились?

Голос Элианы зазвучал мягче:

– Сегодня, поскольку я здесь с моим сыном Артюром, я хотела бы сказать, что Артюр Рембо, родившийся в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году – всего двумя годами раньше Петена, – как раз и представляет другую Францию – Францию прогресса, молодости, воображения…

Она повернулась к Менантро и презрительно бросила:

– И уж конечно, он не олицетворяет очередной проект какой-нибудь корпорации! Эта Франция вовсю смеется над проблемой, быть ей богатой или быть французской. Она просто хочет быть более человечной.

Элиана поискала глазами Флёр и обратилась к ней:

– Как ты, юная и красивая девушка, ведущая упорную борьбу против коммерческого Интернета. И вот ради тебя и ради моего сына, а также в память молодого рабочего с золотистыми волосами, встреченного мною во время одной из забастовок железнодорожников, я решила совершить поступок, который должен воззвать к совести каждого. Поступок, может, и не такой уж грандиозный, но неподдельный, поскольку миндальничать я не собираюсь. Поступок малоэстетичный, грубый, и некоторые сочтут его аморальным, но он вам скажет то, что и должен сказать, а именно как я отношусь к прошлому и каким вижу будущее.

Элиана взглянула на могилу. «Уж не вздумала ли она помочиться на надгробие?» – забеспокоился Сиприан. Небо все больше затягивали тучи. Собравшиеся затаили дыхание, а Элиана, вся в черном, как-то вытянулась навстречу тучам, подняла к ним суровое лицо, закрыла рот, и в тишине стало слышно, как она активизирует слюнные железы. Ее язык с неистовой энергией елозил в ротовой полости, в горле всхрипнуло, щеки втянулись с булькающим звуком. Казалось, бунтарка собирает некие скрытые силы, и вдруг она откинулась назад, затем резко мотнула головой вперед, чтобы метнуть свою символическую бомбу; густой плевок описал идеально плавную траекторию и шлепнулся на надгробие Петена рядом с бронзовой веткой. Элиана выпрямилась, Сиприан зааплодировал, хлопая ладонью действующей руки по подлокотнику кресла:

– Браво! Браво, Элиана!

– Долой власть денег, смерть нацизму! – проскандировала журналистка.

– Смерть нацизму, да здравствует свобода! – подхватил Менантро, счастливый, что катастрофы удалось избежать. И все остальные тоже закричали:

– Да здравствует свобода! Элиана вскинула руку, демонстрируя знак победы. Все прошло в наилучшем виде. Дни и ночи она, прямо как руководительница подпольной ячейки во время оккупации, до мельчайших подробностей подготавливала эту «операцию». Если бы кладбищенский сторож пришел помешать ей, она сопротивлялась бы изо всех сил, как сопротивлялась бы гестапо, как боролась бы в сталинской России, в Чили Пиночета, в рабовладельческой Луизиане, в колониальном Алжире. Но сторож не вмешался (да, по правде, никакого сторожа и не существовало), но Элиана всегда и везде выбирала бы сопротивление, как и сегодня у этой могилы.

Дав урок мужества и показав, что мир можно изменить, если есть решимость и смелость, журналистка словно преобразилась. Как в самые удачные моменты ее передач, на ее лице появилось безмятежное выражение, какое и должно быть у отдыхающей воительницы. Флёр подошла к ней и обняла, но после этого краткого приятного мига наступило разочарование. Бунтарка ожидала прежде всего поздравлений. Но молодежь, поняв, что перформанс закончен, уже уходила. Ребята хотели вернуться в «Корсар» и допить свою положенную дозу вина, прежде чем приняться за упаковки пива; девушка с пирсингом в носу хотела убедить их прийти к ней на репетицию. Небольшими группками они шли к воротам кладбища, говоря о долге памяти. Долетали отдельные обрывки разговоров.

– Она чокнутая, эта тетка!

– Нет, она забавная.

– Ладно, пошли еще хряпнем…

Вскоре Элиана осталась практически в одиночестве (если не считать Флёр и Артюра) между могилой Петена и четырьмя негодяями, которые тоже не тронулись с места. И тут ничего не поделаешь. Сколько бы она ни боролась, они всегда будут существовать, чтобы отравлять мир. Марк Менантро, прохвост, пляшущий на руинах гуманизма. Ольга Ротенбергер, методичная и холодная, как гестаповка. Фарид, темная личность, предатель, махинатор. Сиприан, циничный барон, которого она по ошибке полюбила, профессиональный лгун из гостиницы «Амбьянс»… Вспомнив оцинкованные крыши, покрытые снегом, Элиана почувствовала, как в горле у нее поднимаются слезы, что было никак не совместимо с ее статусом воительницы Сопротивления. Однако в этот момент внимание всех остальных было отвлечено самой настоящей снежинкой, опускающейся с неба. Потом еще одной.