Бунтарка. Берег страсти - [26]

— Вам знакомо это место?

— Да, я мог бы показать его на карте.

— А художника вы знаете?

— Нет. Я купил эту картину у одного торговца. Много лет назад.

Жюль отвернулся и начал открывать следующий ящик. Тот был полон книг. Он сел боком на ящик, вытянув ногу, перелистал несколько страниц с позолоченным обрезом и начал читать. Дядя вел себя точно так, как и она, когда получала из Парижа книгу: с радостью устраивала паузу посреди любого занятия и наслаждалась несколькими строчками, волнующим абзацем новой книги. Только эти книги явно были его старыми друзьями.

— Куда вы их поставите? — Он не ответил, но на сей раз Вивиан не обиделась, поняв, что дядя не расслышал ее. Пробежав опытным взглядом по квадратным ящикам, она кивнула: — Около двухсот. Место им легко найдется. Я знаю, их можно поставить в библиотеке — в том месте, где я уже не один год собираюсь сделать полки. Я поговорю с Муленом.

Вивиан отправилась отдать указания плотнику, а вернувшись, стала помогать дяде разбирать вещи. Книги были вынуты, вытерты, затем их отнесли в библиотеку, предварительно расстелив на паркетном полу большие куски ткани. Она добровольно вызвалась разворачивать остальные картины, и он с улыбкой согласился, а сам стал заниматься оружием — американским и европейским, которое должны поместить на стенах оружейной комнаты.

Сняв с очередной картины обертку, Вивиан ставила ее к стене и любовалась. Скоро полотна заняли все стены комнаты, и девушка диву давалась, что дядя собрал столько картин, в то время как у него самого много лет не было постоянного жилья.

Наклонив голову, Вивиан рассматривала одну из маленьких картин — это был пейзаж явно с той самой местности, что и на первой большой картине, но на этот раз здесь присутствовали индейцы. Сцена была мирной: возвращается группа охотников, собаки нетерпеливо бегают вокруг вигвамов, женщины выглядывают из них, у горной реки бегают голенькие дети. Лица, одежда и позы индейцев были любовно нарисованы торопливыми, живыми мазками.

— Вот эта мне нравится больше всех, — сказала Вивиан. — Можно подумать, что ее нарисовал один из изображенных на ней людей. Чувствуется, что художник вложил в нее всю свою любовь.

Жюль поднял голову:

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Это индейцы племени чероки, однако художник не из этого племени. Я встретился с ним и тут же купил эту картину. Бог знает, куда он исчез, иначе я купил бы у него и другие.

Они трудились вместе больше часа, и Вивиан сожалела, что такое согласие с дядей вряд ли продлится долго.

Следующим утром Жюль проснулся с двумя идеями в голове, ибо это был день рождения мадемуазель де Шерси. Многие знакомые ему семейства если и признавали, то лишь дни святых; но они жили в имении Мирандола, где Шерси придерживались твердой традиции — наилучшим образом использовать малейший повод для празднества. Ему с самого утра удалось посовещаться с Онориной, а затем позавтракать вместе с обеими дамами. Обычно он избегал столь сомнительного удовольствия, но сегодня поступил так, чтобы понаблюдать за своей подопечной.

Когда Вивиан села за стол, Жюль с удовлетворением отметил, что она смущена, но явно довольна и встретила его взгляд с искоркой благодарности в глазах. Он встал, поклонился, но, прежде чем успел поздравить племянницу, она сказала:

— Тетя только что пригласила меня поехать вместе с ней в Париж. Думаю, вам уже известно об этом?

Он кивнул, улыбнулся Онорине де Шерси, когда та появилась, и все сели. Его подопечная продолжила:

— Сегодня утром мадам де Шерси преподнесла мне очень красивый веер и лекцию о том, насколько опытнее я должна стать теперь, когда мне исполнилось девятнадцать лет. Но лучше всех подарков — поездка в Париж. Мне не терпится поскорее отправиться туда.

— Надеюсь, ты хорошо проведешь время там. И если окажется, что соскучилась по Мирандоле, пожалуйста, возвращайся в любое время. Мы с твоей тетей уже все обсудили. Решение целиком в твоих руках.

Сказав это, Жюль надеялся, что племяннице не придет в голову, будто он сговорился с Онориной выдворить ее из Мирандолы. Совсем напротив, он страшился утомительных осенних месяцев, которые ему придется провести здесь в одиночестве, даже не имея возможности поссориться с ней или отговаривать Онорину от попыток докучать ему.

Глаза девушки заблестели от радости, и она спросила:

— Месье, а вы сами намерены побывать в Париже?

— Нет. Сентябрь и октябрь самые горячие в имении, вы же знаете.

К тому же ему надо было проводить больше времени с новым управляющим, но он не захотел поднимать этот вопрос за завтраком, особенно в такой момент.

Вивиан была поглощена своими мыслями и не сразу заметила, что на столе, слева от ее тарелки, лежит большой плоский предмет, обернутый коричневой бумагой. Она удивилась, чуть покраснела и украдкой посмотрела на дядю.

— С днем рождения. Откройте его, — сказал он.

Это был тот самый индейский пейзаж, которым она совсем недавно восторгалась. Ее щеки порозовели, и, избегая его взгляда, она пробормотала слова благодарности. Показав картину Онорине, Вивиан наконец осмелилась посмотреть ему в лицо и искренне улыбнулась.