Бунтари и мятежники. Политические дела из истории России - [16]

Пугачева доставили на площадь на «позорной колеснице» — санях, на которых был устроен выкрашенный черным помост со столбом. Прикованный к столбу Пугачев сидел на скамье, установленной на помосте, и держал в руках две свечи. Остальные преступники шли следом за повозкой. Как только Пугачева и Перфильева возвели на эшафот, судебный секретарь начал размеренно читать сентенцию, подчеркнуто останавливаясь на описании каждого злодеяния. По воспоминаниям очевидца казни, известного мемуариста А. Т. Болотова, внешний вид Пугачева и его поведение ничем не выдавали в нем преступную натуру: «Он стоял в длинном нагольном овчинном тулупе почти в онемении и сам вне себя и только что крестился и молился. Вид и образ его показался мне совсем не соответствующим таким деяниям, какие производил сей изверг. Он походил не столько на зверообразного какого-нибудь лютого разбойника, как на какого-либо маркитантишка [торговец или повар. — Прим. автора] или харчевника плюгавого».

Из записок Дмитриева известно о последних мгновениях жизни Пугачева: «По прочтении манифеста духовник сказал им [Пугачеву и Перфильеву. — Прим. автора] несколько слов, благословил их и пошел с эшафота. Читавший манифест последовал за ним. Тогда Пугачев сделал с крестным знамением несколько земных поклонов, обратясь к соборам, потом с уторопленным видом стал прощаться с народом; кланялся на все стороны, говоря прерывающимся голосом: «Прости, народ православный; отпусти мне, в чем я согрубил пред тобою; прости, народ православный!» — При сем слове экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать его; сорвали белый бараний тулуп; стали раздирать рукава шелкового малинового полукафтанья».

Четвертование предполагало последовательное отрубание рук и ног приговоренного, и в последнюю очередь — головы. Такая казнь считалась одной из самых мучительных. Но в этот раз случилось непредвиденное. Болотов запечатлел этот эпизод в своих мемуарах:

«…вместо того, чтоб, в силу сентенции, наперед его четвертовать и отрубить ему руки и ноги, палач вдруг отрубил ему прежде всего голову, и Богу уже известно, каким образом это сделалось: не то палач был к тому от злодеев подкуплен, чтоб он не дал ему долго мучиться, не то произошло от действительной ошибки и смятения палача, никогда еще в жизнь свою смертной казни не производившего; но, как бы то ни было, но мы услышали только, что стоявший там подле самого его какой-то чиновник вдруг на палача с сердцем закричал: «Ах, сукин сын! Что ты это сделал?» И потом: «Ну, скорее — руки и ноги».»

Казнь закончилась быстро. Голова Пугачева показалась на столбе посреди эшафота, а руки, ноги и тело были брошены на закрепленное на том же столбе колесо. Казака Перфильева, приговоренного к четвертованию, ждала та же участь и опять же в нарушение очередности ему сперва отрубили голову. Вокруг эшафота вершилось правосудие над пугачевскими сподвижниками: качались на виселицах трупы, свистели кнуты и плети, разрывались ноздри, выжигались клейма на щеках и лбу. Останки Пугачева вместе с эшафотом и санями, на которых его доставили к месту казни, были сожжены.

Почему же палач облегчил мучения главных злодеев? Допустил ли палач ошибку, или такова была воля государыни? Вариант с ошибкой выглядит надуманным по той причине, что, допустив оплошность при казни Пугачева, палач повторил ее при четвертовании Перфильева. Совершение одной и той же ошибки дважды говорит о преднамеренности случившегося. Этот вывод находит подтверждение в переписке Екатерины II: в письме графине Бьелке, отправленном в феврале 1775 года, императрица рассказывает о своем снисхождении и приказе не подвергать приговоренных чрезмерным мукам:

«Сказать вам правду, вы верно отгадали относительно промаха палача при казни Пугачёва. Я думаю, что генерал-прокурор и обер-полицмейстер помогли случиться этому промаху, потому что, когда первый уезжал из Петербурга для производства суда, я сказала ему шутя: «Никогда больше не попадайтесь мне на глаза, если вы допустите малейшее мнение, что заставили кого бы то ни было претерпеть мучение», и я вижу, что он принял это к сведению.»

Начавшись в казацких степях, история великого преступника завершилась в первопрестольной Москве. Суровая действительность провинции проникла в столичную жизнь в виде показательной казни на Болотной площади. Крестьянская война легла черным пятном на великолепное царствование Екатерины II. Неудивительно, что императрица стремилась выкорчевать из народной памяти любые свидетельства тех событий. Реку Яик переименовали в Урал, Яицкий городок стал Уральском. Не обошли стороной и родину Пугачева — донскую станицу Зимовейскую: ее стали называть по имени начальника следствия над восставшими — Потемкинской. Дом, в котором родился Пугачев, было приказано сжечь, а имя предводителя восстания — предать анафеме.

Тем не менее, ради того, чтобы не допустить повторения подобных ситуаций, правительство было вынуждено провести ряд реформ. Губернская реформа сформировала более дробное деление страны на губернии, а губернии, в свою очередь, на уезды, что позволило усилить управление на местах. Полицейская реформа создала логичную и стройную систему полицейских органов — это упростило поддержание правопорядка. Такие меры позволили на долгое время предотвратить массовые выступления низов, погашая их в зародыше и не давая выплеснуться на более или менее видимые горизонты.