Бунт Дениса Бушуева - [5]
– Да ведь у Бушуева-то младшего связи, наверно, в Кремле-то!
– Ну и что?
– Ничего… Да ну тебя! – рассердился Ставровский и замолчал. Дмитрий видел, что Ставровский нервничает и нарочно заводит посторонние разговоры, чтобы не думать о главном, о неизбежном, страшном.
В палатку вошел Васька-Баламут, длинный, сутулый парень, одетый в новенький бушлат и в новехонькие серые валенки. Метель швырнула вслед ему охапку снега. Подойдя к Ставровскому и Воейкову, он подул на зазябшие красные руки, сверкнув стальным кольцом на мизинце левой руки, и, щуря лихие, бандитские глаза свои, кратко доложил:
– Метель, братва…
От него несло дешевым одеколоном.
– Ты где был? – недовольно спросил Дмитрий. – Пил?
– С Катюхой моей прощался. Вот одеколончика тройного мне поднесла, выпил за ее здоровье.
– Ты не нарежься к ночи-то… – предупредил Ставровский.
– Да я что – дурак? – возмутился Баламут, широко улыбаясь и показывая красивые белые зубы.
– Похоже… – буркнул Ставровский.
Баламут весело рассмеялся и потер ладонью кирпичную лоснящуюся физиономию.
– А промежду прочим, с Катюхой мы прощались за пятым бараком, прямо на снегу… – сообщил он. – Ну и натерпелся же я горюшка! А Катька спиной к железной арматуре примерзла. Так опосля-то сначала сама из бушлата вылезла, а потом мы вдвоем буш лат отодрали от проклятой арматуры. Не иначе как, так сказать, перед началом концерта, кто-то помои на железо плеснул. Па-атеха!
«Да что он в самом деле – на прогулку собирается, что ли! Шутит, смеется, вот отчаянная голова! – с восхищением подумал Дмитрий. – Эх, кабы нам с Матвеем смелости у него подзанять…»
Баламут, в самом деле, был отчаянным человеком, и за ним уже числился не один побег из тюрем и лагерей.
Время от времени заключенные лениво поднимались с нар, подходили к раскаленной печке – железной бочке из-под керосина, – перевертывали сушившиеся портянки, черпали из ведра кипяток консервными банками, негромко переговаривались.
Дед Северьян, примостившись на кряже возле печки, скоблил осколком стекла самодельную деревянную ложку. На длинной белой бороде его жарко горели отблески пламени. Баламут присел на корточки, любопытно взглянул на работу старика.
– Чегой-то? Ложка будет?
– Нет, топор… – недовольно ответил старик.
Баламут дурашливо захохотал.
– Понятно. Топором ты, папаша, работаешь без промаху. Это известно! – заметил он, хитро подмигивая стоявшим у печки заключенным. Кое-кто хихикнул.
– Иди-ка ты, брат, восвояси, – посоветовал, слегка нахмурившись, дед Северьян и дернул изуродованной губой.
– Слушай, папаша, я вот к тебе с каким делом, – не унимался Баламут. – Да ты слушай! Я вот скоро в побег пойду, хочу «зеленому прокурору» жаловаться… Надоел мне лагерь. Я еще ни в одном лагере, ни в одной тюрьме больше года не сидел…
– Да тебя и вовсе выпускать не надо. Когда в побег-то собираешься?
– Ну, может, месяца через два, а может, и через три – вот как потеплеет. Так вот какое дело: у тебя, папаша, говорят, внук в Москве богатый живет, сочинитель. Нельзя ли его немножко пощупать? Ты бы дал мне его адресочек на всякий случай…
– Он, брат Васька, так тебя пощупает – ног не унесешь, – улыбнулся дед Северьян. – Мы, волгари, народ сурьезный. Учти это.
– Учту. А он что, вроде тебя – такой же дылда?
– Да пожалуй что и поболе будет.
– Ну, коли уж очень за мошну держаться будет, я ему решку наведу… – пообещал Баламут.
Он выпрямился, сверкнул стальным кольцом на руке и, приплясывая и притоптывая, запел:
– Поверка! – закричал дневальный.
В палатку вошли коменданты. Началась вечерняя поверка.
К полуночи метель разбушевалась еще сильнее, но потеплело, и снег – из сухого и мелкого – повалил тяжелыми хлопьями. В палатке было темно и холодно – печка прогорала. Сквозь открытую дверцу видны были красные угли. Дмитрий Воейков чуть вздрогнувшей рукой осторожно толкнул Ставровского.
– Пора.
Было темно. Еще час назад, не вылезая из-под одеял, беглецы натянули поверх бушлатов и ватных штанов белые рубахи и подштанники – все-таки меньше вероятности, что заметят. Один за другим свалились под нары, легли наземь, прислушались. Дмитрий коротким и сильным ударом финского ножа располосовал брезент, кошкой выполз на снег. За ним – Баламут и Ставровский.
Бешено крутила метель. Смутно чернели в белом месиве лагерные палатки. Прямо перед беглецами вздымался высокий дощатый забор, с колючей проволокой поверху, справа и слева по углам забора еле заметны были вышки с часовыми. С вышек лился мутный, желтый свет прожекторов, с трудом пробиваясь сквозь пелену мятущегося снега. За забором грозно шумела черная стена тайги.
Возле толстого столба забора, еще за несколько дней до побега, Дмитрием были наспех, ночью, подпилены две доски и замаскированы сугробом. К этому столбу предстояло подползти. Пробежав, согнувшись, короткое пространство от палатки до забора, довольно ярко освещенное фонарем, что висел возле барака, Дмитрий первый бросился в свеженасыпанные сугробы и на локтях, утопая, как в пене, зарываясь лицом в снег, жгучий, как огонь, пополз к забору. Обернувшись на секунду, он увидел, что вслед за ним, то приседая на четвереньки, то вскакивая, стремительно бегут Ставровский с Васькой.
«Цель моей книги – показать, как спланированная Сталиным система террора воплощалась в жизнь. Стараясь быть максимально объективным, я почти не делаю обобщений и выводов в моей книге, а просто рассказываю о том, что видел и что пережил в советском концлагере за пять лет пребывания в нем».(С. Максимов)«Максимов дает безукоризненно правдивые зарисовки принудительного труда в советских концентрационных лагерях. Сборник его рассказов согрет состраданием к человеку. Но это сострадание не жалостливое, а мужественное…»(В.
«Сергей Максимов всецело принадлежал России. Там его нынче не знают, но когда-нибудь узнают. Книги его будут читать и перечитывать, над его печальной судьбой сокрушаться…Большая и емкая литературная форма, именуемая романом, для Максимова – природная среда. В ней ему просторно и легко, фабульные перипетии развиваются как бы сами собой, сюжет движется естественно и закономерно, действующие лица – совершенно живые люди, и речь их живая, и авторская речь никогда не звучит отчужденно от жизни, наполняющей роман, а слита с нею воедино.…Короче говоря, „Денис Бушуев“ написан целиком в традиции русского романа».(Ю.
В сборник Сергея Максимова вошли рассказы "Голубое молчание", "Темный лес", "Издевательство", повесть "В сумерках", поэмы "Двадцать пять", "Танюша", "Царь Иоанн", пьесы "В ресторане" и "Семья Широковых".
«Футурист Мафарка. Африканский роман» – полновесная «пощечина общественному вкусу», отвешенная Т. Ф. Маринетти в 1909 году, вскоре после «Манифеста футуристов». Переведенная на русский язык Вадимом Шершеневичем и выпущенная им в маленьком московском издательстве в 1916 году, эта книга не переиздавалась в России ровно сто лет, став библиографическим раритетом. Нынешнее издание полностью воспроизводит русский текст Шершеневича и восполняет купюры, сделанные им из цензурных соображений. Предисловие Е. Бобринской.
Книга популярного венгерского прозаика и публициста познакомит читателя с новой повестью «Глемба» и избранными рассказами. Герой повести — народный умелец, мастер на все руки Глемба, обладающий не только творческим даром, но и высокими моральными качествами, которые проявляются в его отношении к труду, к людям. Основные темы в творчестве писателя — формирование личности в социалистическом обществе, борьба с предрассудками, пережитками, потребительским отношением к жизни.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Роман "И сошлись старики" на первый взгляд имеет детективный характер, но по мере того, как разворачиваются события, читатель начинает понимать, сколь сложны в этой южной глухомани отношения между черными и белыми. За схваткой издавна отравленных расизмом белых южан и черного люда стоит круг более широких проблем и конфликтов. В образе героини второго романа, прожившей долгую жизнь и помнящей времена рабства, воплощены стойкость, трудолюбие и жизненная сила черных американцев.
Настоящий сборник представляет читателю несколько рассказов одного из интереснейших писателей нашего века — американского прозаика и драматурга, лауреата Нобелевской премии по литературе (1978) Исаака Башевиса Зингера (1904–1991). Зингер признан выдающимся мастером новеллы. Именно в этом жанре наиболее полно раскрываются его дарование и мировоззрение. Для его творческой манеры характерен контраст высокого и низкого, комического и трагического. Страсти и холод вечного сомнения, едва уловимая ирония и неизменное сознание скоротечности такой желанной и жестокой, но по сути суетной жизни — вот составляющие специфической атмосферы его рассказов.