Бумеранг на один бросок - [119]

— Что было дальше? — спросил я, пряча зевок.

— Мама вернулась домой, и через девять месяцев родился я.

— И впрямь удивительно!

Чучо посмотрел на меня, как на идиота.

— Видишь ли, Севито, — сказал он. — У меня нет отца. В моем хромосомном наборе оба генома — от мамы.

— Так не бывает, — возразил я. — Тогда ты должен был родиться либо уродом, либо девчонкой.

— Надеюсь, тебе хватит здравого смысла не ляпнуть это при учителе Васкесе, — сказал Чучо. — Я имею в виду — про девчонок. У меня с хромосомами все в порядке. Если не считать того, что материнский и отцовский геном зеркальны. Но мои гаметы содержат хромосомы разных типов, отчего я, собственно, и не родился девчонкой.

— И что? — спросил я.

— И все, — хихикнул он.

— Тоже мне — ангел! — сказал я. — Просто среди спелеологов был какой-то чудак с генетическим дефектом…

— Не катит, — сказал Чучо. — Прикол в том, что все спелеологи на Малом и Большом Алингнаках были женщинами.

— Амазонки, — усмехнулся я.

Все было удивительно знакомо. Детям амазонок в Алегрии — самое место.

— Какие-то дикие феминистки хотели раздуть эту историю с моим появлением на свет, — продолжал Чучо. — Гиногенез, все такое… Но мама не такой человек. У нее с этим делом все нормально. Просто ей вечно не хватало времени на то, чтобы найти себе мужчину. Ей и сейчас ни на что не хватает времени.

Я вспомнил сеньору Карпинтеро. Очень красивая, очень энергичная и очень разбросанная. В ее присутствии любой порядок моментально обращался в хаос. Кто знает, может быть, в своих пещерах она преображалась и становилась примером организованности. В миру же она носила мешковатый джинсовый комбинезон, много курила, несмешно шутила и настаивала, чтобы ее называли «сеньорита». По-моему, Чучо немного ее стыдился… Имя ее было Мария Соледад, что означало «одиночество». Тот редкий случай, когда имя вполне к лицу своему владельцу.

— Таких, как мы, называют ангелидами — «детьми ангелов», — закончил Чучо. — Это всего лишь научный термин, чтобы ты не подумал, будто я горжусь своим происхождением. Если разобраться, гордиться тут особенно нечем.

— У каждого своя тайна…

— Никакая это не тайна. В том смысле, что мне незачем это скрывать, как нет резона болтать на каждом углу, что вот, мол, я ангелид. А так — да, конечно, тайна. Загадка природы. Я узнавал — только на Земле нас таких почти сотня. И никто не знает, откуда мы взялись, зачем, и что с нами делать.

Он со вздохом покосился на Барракуду, млевшую на плече Горана.

— Сеньорите инфанте в этом смысле куда проще, — сказал он. — Точно известно, что было в прошлом, и совершенно ясно, что ждет впереди. Хотя, если подумать, такой ясности тоже не очень-то позавидуешь… А у тебя тоже есть какая-то тайна? — спросил он бесхитростно.

Я прошел по Пальмовой аллее, мимо слепых окон, за которыми мои друзья досматривали, наверное, десятый уже сон. Светилось только окно учителя Кальдерона. («Поговорим?» — «В другой раз, учитель…») В конце аллеи меня ждал заранее подготовленный гравитр. Как раз, чтобы поспеть на первый «симург» из Валенсии до Дебрецена.

И от Дебрецена еще полчаса лету.

23. Прощаюсь с пенатами

На поселок Чендешфалу лег первый снежок. Ясно было, что к концу недели он сойдет, а потом снова ляжет, и установится короткое межсезонье, с его слякотью, сыростью и редкими солнечными деньками. И только потом, в самый канун Рождества, придет настоящая зима.

Я мог бы посадить гравитр на задах нашего дома, но не хотел быть сразу замеченным. Тяга к сюрпризам, к внезапным напрыгам всегда была мне присуща, хотя, кажется, не слишком нравилась маме… Поэтому я оставил аппарат на стоянке, а сам двинул пешком, по окраинным улочкам, которые уже не выглядели такими заброшенными, как в те дни, когда все началось. В домах горел свет, по дворам разгуливали собаки, а на снегу виднелись свежие следы. Несколько раз меня приветствовали, и по крайней мере один раз по имени.

Я пересек горбатый мостик над безымянной речкой. Завидев крышу дома, остановился и привел себя в порядок, застегнул все, что должно быть застегнуто, и поправил то, что надлежит. Хотя было ясно, что зоркий мамин глаз все едино найдет изъяны в моем прикиде, на что мне будет незамедлительно и строго указано. Увы, совершенство недостижимо.

На веранде горел свет. Наверное, остался с ночи. Снег на крыльце и земле вокруг дома пестрел звериными следами: пенаты уже завершили утренний обход вверенных им пространств. Где их самих носили черти, можно было только гадать, хотя в поселок путь им был заказан, и даже мостик на моей памяти они пересекали лишь однажды. Чтобы загнать в реку Ивана Петровича Сидорова… Дверь в дом была заперта — мама оставалась верна себе. Я взошел на веранду и приложил ладонь к сенсорной панели — пропел тихую песенку замок, дверь с легким скрипом отворилась.

— Мама, я дома, — негромко сказал я в пустоту.

Никто не ответил. В комнатах не слышно было шевеления, не шуршали ткани, не доносилось шлепание босых ног. Меня не встречали. Сам виноват — следовало изменить своей тактике напрыгов и загодя известить о приезде… Я уронил сумку на пол и сел в кресло возле стола. На стене напротив неспешно разгорелся светильник. Дом оказывал мне запоздалые почести. Он окажет их всякому, кто очутится на моем месте. Я сидел в пустой гостиной и чувствовал себя незваным гостем в собственном доме.