Бумажная клетка - [16]

– Как ты догадался? – изумленно спросила Пуля.

– Ты весь вечер только за ними и наблюдаешь. В мою сторону ни разу не посмотрела. Тебе есть что ей сказать?

– Есть.

– Тогда молчи. В другой раз скажешь, когда народу будет поменьше.

– Папочку не хочешь огорчать? – недобро сощурив глаза, спросила Пуля.

– Как ты догадалась? – подражая ей, изобразил изумление Герман и, не дожидаясь ответа, твердо сказал: – Не хочу! Это его праздник.

– Очень хорошо. Вам же всем будет хуже. Я бы сейчас взяла эту поганку и вырвала с корнем. Немного болезненно, зато эффективно.

– Пуляша, Гришенька сам ее выбрал. Она ему очень понравилась. От Вики и папа в восторге. Почему ты не хочешь, чтобы мой брат был счастлив?

– Я не против его счастья, но только чтобы меня потом не обвинили в его несчастье. Ты не понимаешь главного: не он Вику выбрал, а она его. Она все заранее тщательно спланировала. И меня использовала, чтобы к вашей семье поближе подобраться. Александр Николаевич это скоро поймет и тогда мне будет очень плохо.

Пульхерия налила себе еще полстакана коньяка, но поняла, что пить больше не может. Концертная программа подходила к концу. Заморский гость выполнил все условия контракта, подарил Александру Николаевичу свою новую песню, выпил с ним на брудершафт, уверил в своей искренней любви и отбыл в солнечную Италию. Гости начали понемногу разъезжаться. Пуля не могла больше следить за сладкой парочкой, так как она куда-то испарилась. Герман велел его дожидаться, а сам пошел упаковывать подарки. Как только он исчез из поля зрения, она взяла со стола нож и стала срезать шарики с колонны, которую они увивали. Шарики были красные, белые и синие. Почему-то она выбирала только синие. Просто ей так хотелось. Неожиданно почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулась и увидела Александра Николаевича.

– У вас такой тяжелый взгляд, что им можно убить, – сказала Пуля, не прекращая своего занятия. – Советую вам его зарегистрировать в качестве холодного оружия.

Олигарх не отреагировал на шутку и смотрел не мигая, лицо его оставалось неподвижным, словно маска. Он походил на памятник самому себе, важный и величественный. Пуля сосредоточенно собирала шарики в пучок. Несколько вырвались из рук и взмыли под потолок.

– Зачем они вам?

– Принесу домой, проткну и нанюхаюсь веселящего газа, – объяснила она. – Кайф хочу словить.

Левая бровь Александра Николаевича поползла вверх.

– Да, кайф! А что здесь плохого? Не надо на меня смотреть с таким осуждением. Я не наркоманка, можете не беспокоиться, честь семьи Гранидиных не пострадает.

– Не уверен. Ваше заявление заставляет меня в этом усомниться.

– Ха-ха-ха! Александр Николаевич, не смешите людей. Я уже бабушка, в моем возрасте наркоманами не становятся.

– Не исключено, что вы искусно маскировались, – заявил он надменно.

– Вы серьезно?

Пульхерия мгновенно отрезвела и ненадолго отвлеклась от своего занятия. Некоторое время, сведя брови к переносице, она вглядывалась в каменное лицо папаши Гранде. Наконец тяжело вздохнула и, словно маленькому ребенку, стала снисходительно объяснять:

– Александр Николаевич, если бы я была наркоманкой, я была бы тощей клячей, изнуренной физически и морально, с синяками под глазами и следами уколов на руках. Впрочем, меня бы уже не было, потому что наркоманы так долго не живут.

– Хорошо, тогда объясните мне, зачем вам так много шаров?

Пульхерия подумала со злостью: «Черт возьми, олигарх хренов, до чего же ты тупой! Непонятно, как с такими мозгами становятся богатыми?», а вслух сказала:

– Хочу расслабиться. Алкоголь меня не берет, почти бутылку выпила, и ни в одном глазу.

За анашу и экстази можно срок схлопотать. Как же еще бедной девушке кайф словить? Хотите, вместе словим?

И она яростно принялась втыкать нож во все шарики без разбору. Туго надутые, они лопались с громкими хлопками, похожими на звуки выстрелов. На шум прибежала охрана, следом за ней Герман. Увидев, что Пульхерия на глазах у Александра Николаевича воюет с шариками, Герман вырвал у нее нож и буквально силой потащил к выходу.

– Тебя ни на минуту нельзя оставить одну, – сердито выговаривал он. – Зачем тебе эти дурацкие шары?

Пульхерия успела захватить с собой изрядный пучок шариков и теперь крепко сжимала их веревки в левой руке, и они плыли – большое темно-синее облако.

– Завтра я пойду в парк и буду отпускать их в небо, по одному. Совсем как в детстве, – мечтательно сказала она, остановившись у выхода: большое облако не хотело пролезать в дверной проем.

– Брось ты их, – с раздражением сказал Герман, – они в машине не поместятся.

– Ни за что! – с твердым упрямством заявила Пуля. – Без шаров я никуда не пойду! Из-за них я с твоим папой повздорила. Или я, или шарики – выбирай!

Наконец, по частям, надувное облако просочилось в дверь.

– Что с тобой поделаешь? – Герман рассмеялся. – Раз уж мой папа уступил, придется и мне уступить.

– Ты думаешь, он уступил? – недоверчиво спросила Пульхерия. – Мне так не показалось.

– Не сомневайся, уступил. Но он тебе это еще припомнит. Он помнит все. «Я не злопамятный, но память у меня хорошая» – его любимая поговорка.

– Не сомневаюсь. Мне чутье подсказывает, что добром все это не кончится.