Булат - [93]

Он ничего не делал, просто сидел, подперев кулаком щеку, и смотрел на вошедших змеиным немигающим взглядом. От этого взгляда внутри у Афанасия все сжалось и похолодело, да и те, кто его доставил, кажется, почувствовали себя неловко. Они попытались спрятаться за кресло и друг за друга.

Сполна насладившись их страхом, мужчина разлепил тонкие губы.

– Ну, Сабир, кого ты мне привел? – спросил он негромко. Чувствовалось, что он привык, что подчиненные ловят каждое его слово.

– Мне кажется, мы поймали шпиона Узун Хасан-бека, – подобострастно ответил ярыжка.

– Это серьезное обвинение. Чем ты его можешь доказать? – спросил вельможа. В голосе его не слышалось интереса. Такое впечатление, что лазутчиков Узун Хасан-бека приводили к нему каждый день.

– Он прибыл в город недавно, что-то вынюхивал, высматривал…

– Но ты ж понимаешь, что этого недостаточно, – прервал его вельможа, едва сдерживая зевок.

– Конечно, Энвер-эфенди[45], понимаю, поэтому выждал, когда чужеземец раскроет себя, – ярыжка торжественно прошествовал к столу, как факел неся в поднятой руке книжицу.

Афанасий недобро помянул про себя мать ярыжки Сабира, всех ее знакомых мужского и женского полу, родственников до седьмого колена и предположил, что все они как-то связаны с ишаками, во множестве ходящими по здешним улочкам.

Энвер взял книжицу, начал листать лениво. Но с каждой перевернутой страницей лицо его становилось все удивленнее, все заинтересованнее.

– Вот, значит, как, – пробормотал он. – Вот, значит, что. И впрямь тут у нас лазутчик. Сколько всего понаписано да на разных языках…

– Не лазутчик я, по торговой части, – начал было Афанасий, но сильный удар по шее заставил проглотить заготовленные слова.

– Молчи, пока сиятельный эфенди тебя не спросит, – склонился к нему ярыжка. – Понял?

– Как не по…

Новый удар сотряс тело связанного купца.

– Пока не спросит, – снова склонился к нему Сабир, назидательно подняв вверх палец.

– Значит, лазутчик, – продолжал Энвер-эфенди, всматриваясь в записи и рисунки. – А это что за город? – он поманил Сабира. – Смотри, башни тут зарисованы сторожевые, бастионы. А это что за цифры?

– Должно быть, численность армии или запасы продовольственные посчитаны, – заглянув в книжицу через плечо начальника, предположил ярыжка.

Офицер покосился на Сабира брезгливо. Поморщился, но промолчал – слишком хорошую новость принес ярыжка.

– Похоже на то, – пробормотал начальник. – Ну что, попытаем его для порядка или сразу к судье отведем?

– Лучше бы, конечно, попытать, – ответил ярыжка. – Подвесить вверх ногами да палкой по пяткам, – мечтательно зажмурился он.

– Лучше, – согласился Энвер. – Только неизвестно, чего он под пытками наболтает, а нам потом с этим разбираться. Пусть уж кади[46] им занимается, а нам и так поимка лазутчика зачтется. Сейчас бумагу сопроводительную напишу, и пойдем.

За спиной Афанасий послышалось движение, видимо, его мучители рассаживались по лавкам. Он попробовал повертеть головой, оглядеться, но у него ничего не вышло, путы и высокая спинка кресла не дали. Тогда он напряг руки, вдруг удастся разорвать веревки, но те держали крепко.

Вот же угодил, думал он. Столько прошел и на тебе, считай, у самого дома. И главное ведь, за что? Ни за что. Выслужиться им надо, вот и сошьют дело, обвинят черт знает в чем. А казни у тюрок лютые. Например, на кол посадить могут. Если милосердно, то на гладкий да хорошо обструганный, на таком за пару минут можно отмучиться. А если по-персидски, на тупой и неструганный, с занозами, да дощечками, глубину входа регулирующими, так и несколько часов можно прожить в муках, а то и дней. Ох, господи, помоги.

Энвер-эфенди закончил писать, посыпал бумагу мелким песком из специальной чашечки, чтоб он впитал излишки чернил. Помахал бумагой, стряхивая остатки песка, и свернул лист в трубочку.

– Ну, готово, – он вытер со лба выступивший от усердия пот и поднялся из-за стола. – Пошли.

Сабир махнул рукой помощникам. Те развязали путы и рывком вздернули купца на ноги и повели по добела прожаренным солнцем улицам.

Шли довольно долго. Стражники вспотели и устали. Опустили палку, позволив Афанасию идти своими ногами. Это возродило в купце умершую было надежду.

Вот сейчас на этот пригорочек поднимемся, думал он, может, даже остановимся, чтобы роздых устроить, так вот этому ногой под колено, а тому вот палкой с разворота. Тогда палка выскользнет, и молитесь своей тюркской богоматери. Руки-то в плечах свободны будут, хоть и вместе связаны. Потом еще сами на кол сядете за то, что лазутчика не уберегли, если в живых останетесь.

Бойцы из тюрок были, может, не очень, а вот с пленниками обращаться сноровка имелась. Прежде чем Афанасий успел обдумать побег, руки ему снова вздыбили, до крика вывернув суставы. Почувствовали или просто приблизились к конечной цели путешествия? Да какая теперь разница, думал Афанасий, когда его втаскивали наверх по лестнице аж из восьми ступенек, охраняемой двумя стражниками, и вели по длинному, без окон коридору, охраняемому уже четырьмя.

Втолкнули в комнату, почти залу, со сводчатыми потолком и о четырех окнах, напоминавшую скорее комнату в гареме, чем место, где вершатся дела и судьбы, поскольку была сплошь увешана коврами и цветастыми платками.