Букет алых роз. Повесть - [13]

Они вылезли из машины неподалеку от кафе и вошли порознь.

Евдокимов с рассеянным видом поплыл между столиками.

Сновали официантки в кружевных наколках и батистовых передниках, больше похожие на актрис, чем на официанток. Под оранжевыми абажурами мягко теплились настольные лампы. За столиками сидели посетители, воображавшие, что они ведут светский образ жизни: публика ходила в это дорогое кафе не столько для того, чтобы поесть, сколько для того, чтобы провести время.

Евдокимов шел и нарочно не смотрел в сторону тех, с кем ему надо было встретиться.

Они сами увидели его.

На нем был фисташковый пиджак с розовыми крапинками, узкие лиловые брюки и серая рубашка с галстуком вишневого цвета.

- Дмитрий Степанович? - окликнула его Галина.

Евдокимов оглянулся в ее сторону.

- Ах это вы? - небрежно-удивленным тоном спросил он, точно они не уславливались встретиться сегодня в кафе.

Галина и Эджвуд сидели посреди зала, на виду у всех.

Евдокимов подошел к ним.

- Здравствуйте, - сказал он с таким видом, точно у него болел живот.

- Здравствуйте, Деметрей, - сказал Эджвуд и подтолкнул в его сторону стул. - Присаживайтесь.

В общем, по-русски он говорил неплохо, только ударения ставил неправильно.

Евдокимов сел с таким видом, точно пристраивался на раскаленную сковороду.

- Что с вами? - спросил Эджвуд.

- Переутомление, - томно произнес Евдокимов: он не мог отказать себе в удовольствии подразнить Эджвуда. - Наши исследования вступили в решающую фазу.

У Эджвуда загорелись глаза.

- Какие исследования? - спросил он. - Если это, конечно, не секрет.

- К сожалению, секрет, - меланхолично заявил Евдокимов. - Мы все дали подписку о том, что тайны нашего института умрут вместе с нами.

К столику подошла официантка. Евдокимов уныло поглядел на столик. Галина ела пломбир, запивая мускатом. Перец Эджвудом стояли графинчик с водкой и лососина с лимоном.

- Коньяк, - тоскливо сказал Евдокимов. - Коньяк и лимон.

- Сколько? - спросила официантка.

Евдокимов поднял веером два пальца.

- Две рюмки? - спросила официантка.

- Двести грамм, - сказал Евдокимов. - И, пожалуйста, бутылку фруктовой воды.

- Вы не любите Россию, но пьете по-русски, - заметил Эджвуд.

- Нет, почему не люблю? - устало протянул Евдокимов. - Мне только не хватает здесь кислорода.

Эджвуд засмеялся. Он знал, чем это кончится. Евдокимов налижется коньяку и потом не отвяжется от него до самого дома. Будет уверять, что не может оставить его одного среди пьяных русских.

Евдокимов смотрел на Галину и думал: как можно так себя обезобразить, куда смотрят ее отец и мать?

Лицо у нее самое простое, круглое, белесоватое, но что она из него сделала! Брови выщипаны, и ведь ей, должно быть, было больно, когда их выщипывали. Новые брови нарисованы много выше настоящих. От этого лоб кажется совсем маленьким, хотя он у нее обычный, нормальный. Губы похожи на сургучную печать. Во рту поблескивают золотые коронки. Над головой торчит копна взлохмаченных волос. Эта прическа называется «мальчик без мамы». В одном ухе серьга. Подчеркнутая асимметрия. Среди московских модниц прошел слух, что одну серьгу носит знаменитая кинозвезда Бетт Муррей…

Официантка поставила перед Евдокимовым графинчик с янтарным коньяком и бутылку не менее янтарного мандаринового напитка.

- Соломинку, - сказал он.

Официантка принесла соломинку. Евдокимов опустил соломинку в янтарную жидкость и принялся сосать. Он втянул в себя коньяк, точно фокусник.

Эджвуд почтительно смотрел на Евдокимова: американцы здоровы пить, но за русскими им не угнаться!

Конечно, он налижется и прилипнет к Эджвуду как банный лист.

- Еще коньяк, - сказал Евдокимов официантке.

- Вы мне покажете рок-н-ролл? - спросила Галина.

- Конечно, - сказал Евдокимов бодрым тоном. - С пррревеликим удовольствием.

Оркестр заиграл знакомую какофонию. Евдокимов взял Галину за руки, и они затопали между столиками. Со стороны это было диковатое зрелище.

Евдокимову не хотелось танцевать. Делая беззаботный вид, он не спускал глаз с Эджвуда. В конце танца он нечаянно наступил Галине на ногу - Галина смолчала, но это даже доставило ему удовольствие.

Официантка снова принесла коньяк. Он опять выпил.

Эджвуд смотрел на него с восхищением.

Евдокимов не собирался объяснять Эджвуду, что, обладая незаурядной ловкостью рук, он со щегольством настоящего иллюзиониста менял коньяк на мандариновый напиток.

Эджвуд выглядел добродушным мордастым розовощеким парнем, но у него были маленькие злые свинячьи глазки, которыми он насквозь просверливал своих собеседников.

- Вы герой, - сказал он Евдокимову. - Вы настоящий русский герой!

- Коньяк! - заорал Евдокимов. - Двести грамм!

- Вы меня извините, - сказал Эджвуд. - Мне надо выйти, я отлучусь всего на две минуты.

- И я! - пьяным голосом закричал Евдокимов.

- Вы лучше посидите, - сказал Эджвуд. - Я сейчас вернусь.

- И я! - закричал Евдокимов.

Он делал какие-то странные движения подбородком, точно к его горлу подкатывала икота.

Эджвуд встал, Евдокимов уцепился за нега, они вместе пересекли зал. Евдокимов держался за рукав Эджвуда.

Они вошли в туалетную. Евдокимов судорожно икнул и ринулся в кабинку.

Было тихо, лишь слегка журчала вода да кто-то из мужчин звучно сморкался в носовой платок.