Будьте моей семьей - [20]

В девяносто восьмом он умер от разрыва сердца в вагоне метро, возвращаясь с работы, – сидел, привалившись к поручням, словно заснул, и его обнаружили только на конечной станции.

Остались Арина с Анной Григорьевной одни-одинешеньки.

Тогда очень помогли деньги, что присылал отец. Прямо очень.

Бабушка отдала внучку по знакомству и великому блату в одну из самых сильных школ с английским языком и упором на точные науки.

Аришка замечательно училась, предметы давались ей легко, без особых усилий, наверное, в отца пошла способностями, хотя и беглая мать к наукам имела весьма высокие склонности, одним словом, ребенку хватило наследственности, чтобы прекрасно учиться без особых усилий.

А проявлять усердие Арина ринулась в других сферах – старалась принимать участие во всех возможных олимпиадах, каких-то общественных мероприятиях, занималась спортом и упорно добивалась наивысших достижений в нем, и все только с одной целью – радовать бабушку, оберегая ее таким образом от лишних волнений за внучку.

Как известно из практической психологии, равнодушие наносит самый большой вред человеку, которого игнорируют, а уж ребенку – совершенно сокрушительный, разрушительный вред.

Арина никогда не говорила о родителях, даже с бабушкой и дедушкой, и с подругами близкими не обсуждала эту тему, и уж тем более с посторонними людьми, но лет до двенадцати, наверное, она все лелеяла ту свою детскую последнюю надежду на их возвращение, а потом, в один день буквально, поняла, что они больше никогда не приедут и она им и на самом деле не нужна, и стала жить и расти с ощущением такого их жестокого предательства.

И смерть деда переживала очень тяжело, Арине казалось, что он их с бабушкой тоже бросил и предал, как и родители раньше. Ну почему, почему, по-детски обижалась она на него ужасно, он так болел за этот свой дурацкий завод, что у него не выдержало сердце? Нужно было заботиться о них с бабушкой. Разве ж это не предательство – отдать свою жизнь за завод, оставив их совсем одних?

И когда они остались с бабушкой вдвоем, в Арине поселился какой-то постоянный, жуткий страх потерять еще и бабулю. Она панически боялась, что та заболеет чем-нибудь ужасным, или погибнет во время какого-нибудь теракта, которые то и дело случались в Москве, или ее собьет машина, или она умрет, как дед, – раз, и все! И, не отдавая себе отчета, подсознательно все время старалась всячески, насколько могла, оградить Анну Григорьевну от любых потрясений и переживаний.

Отсюда и ее стремление быть самой лучшей во всех сферах жизни, чтобы бабуля только радовалась за внучку и была спокойна, не нервничала ни одной минутки. И за домашние хозяйские дела бралась с энтузиазмом.

Но, как известно из той же психологии, любое подавление чувств и мыслей рано или поздно прорывается, как созревший нарыв, особенно у подростков, а еще более разрушительно и болезненно – у подростка, боящегося потерять единственного родного человека.

Вообще-то слава богу, что такой срыв случился с Ариной в четырнадцать лет. Было бы гораздо страшней и разрушительней для ее психики, да и жизни в целом, если бы она так и оставила все эти мысли, страхи и переживания в себе.

И совсем уж неудивительно, что триггером, послужившим поводом к срыву, явился звонок мамы.

Поздно, где-то в час ночи, разбивая благостную тишину, неожиданно громко принялся долго и настойчиво звонить особым междугородним звонком их старенький красный телефонный аппарат. Арина и Анна Григорьевна, привыкшие ложиться и вставать рано, чтобы успеть переделать кучу дел утром до школы, давно уж спали и обе испуганно подскочили. Бабушка ринулась к телефону, пребольно ударившись спросонок пальцами ноги о стул.

Арина, выскочившая за бабушкой в коридор, где на тумбочке в прихожей стоял телефон, ничего еще не понимая, услышала, как бабуля громко переспросила:

– Жанна, это ты, что ли?

И замолчала надолго, слушая, что ей отвечают на том конце соединения. Бабушка слушала, молчала, хмурилась, а Аринка стояла перед ней и мелко дрожала от холода и от начинавшей потряхивать ее неконтролируемой нарастающей какой-то лютой, дикой злости, обиды и негодования.

– Жанна, – громким, ровным голосом произнесла бабуля, – тебе надо успокоиться и поспать. Когда проснешься, тогда и позвонишь мне и все расскажешь.

– Перестань с ней разговаривать! – потребовала Аринка.

И вдруг кинулась вперед, нажала на рычажок отбоя и, выхватив у бабушки из руки трубку, буквально швырнула ее на аппарат. Выкрикнула истерично:

– Зачем ты с ней разговариваешь?! Она же пьяная звонила, да?! Просто так она же не звонит, зачем? Мы же ей не нужны, не интересны! У нее своя веселая жизнь! Нас нет в этой ее жизни! Нет, понимаешь! Только когда ей уж совсем поговорить не с кем и она пьяная в дупель, тогда можно и слезы с соплями развести, вспомнив про дочь и мать, и позвонить, пожаловаться на свою жизнь! На свою! – трясла она рукой. – Наша с тобой жизнь ее не интересует!

– Идем, – подхватив внучку под локоть, торопливо увлекла ее за собой в кухню Анна Григорьевна.

Усадила на стул, но Арина тут же вскочила с него, не в состоянии успокоиться, и уже не было никакой возможности остановить выплеск всей накатившейся в ней за годы боли и обиды, страха и обвинений и ее несло в истеричном крике.