Будни войны - [53]

— Не нашел гражданин следователь в моих действиях ничего преступного, хотя и очень старался, не смог доказать даже приблизительно, что я вражеский шпион… Но все равно, чувствую, долгие годы валить бы мне лес на суровом Севере, да невозможно сейчас арестантов вывозить из Ленинграда. Самолетом — неоправданно дорого, а все прочие виды транспорта блокадой исключены. Потому, основательно все это взвесив, и объявили, что мне дается возможность кровью искупить свою вину. А вот какую — убей бог, не знаю… Так вот я и оказался здесь, в окопах первой линии.

Что на это мог ответить капитан Исаев? Дескать, полностью верю в вашу невиновность? Это было бы ложью: хотя вроде бы и голую правду выложил Михаил Станиславович, но в душе капитана все еще таилась некоторая настороженность — оказывалась привычка верить в справедливость органов и вообще всего нашего государственного аппарата.

Или, может быть, сейчас следует подбодрить бывшего майора, заявить: мол, я за вами добрыми глазами присматривать буду, так что при первом удобном случае напомню начальству о вас?

И этого не мог, не имел права сказать он: немедленно надо отстранять от должности того командира, который заранее настраивается на своих подчиненных смотреть предвзято.

Потому капитан Исаев только и положил свою руку на плечо красноармейца Зелинского; как хочешь, так и понимай этот жест. Но тот все понял правильно, он сказал, впервые благодарно улыбнувшись:

— Вы, товарищ капитан, не переживайте за меня, самое страшное у меня уже в прошлом. Нет ничего отвратительнее, когда не имеешь за собой вины, а на тебя заметный издали ярлык врага народа уже навесили. И до конца дней своих носить тебе тот проклятый знак… Сейчас даже смерть для меня явится величайшей наградой по сравнению с тем, на что мог быть обречен.

Капитан Исаев хотел сказать, что прекрасно понимает его душевное состояние, тогда и теперь, но тут в землянку ввалились майор Крючков и какой-то незнакомый старший лейтенант — всего лет двадцати, не исхудавший до истощения и с тоненькими стрелочками ухоженных черных усиков. С первого взгляда этот старший лейтенант не понравился капитану Исаеву. Скорее всего потому, что равнодушными оставались его глаза, когда скользили по лицам рядовых и сержантов. Зато какое благожелательное тепло враз хлынуло из них на него, капитана Исаева!

Да и приветствуя лишь капитана Исаева, старший лейтенант не руку, а сжатый кулак поднес к своему правому виску, на секунду замер и вдруг выстрелил из кулака сразу всеми пальцами. Кому-то, возможно, нечто подобное и могло понравиться. Но капитан Исаев был принципиальным противником различных фортелей. Ведь, как объяснял один лектор, что такое взаимное приветствие военнослужащих и почему именно правая рука поднимается ими к головному убору? И обязательно хоть чуточку раскрытой ладонью вперед? Во всех армиях мира именно так военные приветствуют друг друга!

Тот лектор сказал: поднимая так — самую сильную, самую развитую — правую руку, один воин убеждает второго, что не затаил в руке оружия.

Иными словами, незнакомый старший лейтенант сразу и категорически не понравился капитану Исаеву.

Майор Крючков, оказавшись в землянке, стал немедленно прощаться. С каждым из бойцов. С обязательным рукопожатием. И, что откровенно удивило капитана Исаева, — солдаты, матросы и ополченцы (это было видно и невооруженным глазом) искренне сожалели, что майор уходит от них. Даже Юван, тот самый Юван, который — единственный во всем батальоне! — принципиально не вставал при его появлении, сегодня сам подошел к нему, уважительно поясно поклонился и сказал:

— Однако после война приезжай гости. Оленя зарежу. Лучшего.

— А куда ехать? Адресок дашь?

— Большой город Архангельск твоя знает? Там увидишь человека народов Севера и спроси любого. Он скажет, где стоит чум Ювана.

Простившись со всеми за руку, майор Крючков будто только сейчас вспомнил о старшем лейтенанте, вроде бы скромно стоявшем почти у входа в землянку. И поднял руку, призывая к вниманию. Потом сказал враз обесцветившимся голосом:

— Сие есть старший лейтенант Пряжкин Иосиф Устинович. Он вступает в командование ротой. — И уже только старшему лейтенанту: — Будете в различных ведомостях копаться, проверять личный состав по списку или позволите процедуру приемки считать состоявшейся?

Старший лейтенант ответил без промедления, четко козырнув и давая этим понять, что свято чтит ту дистанцию, какая есть между ним и товарищем майором:

— Роту я уже принял. — Вежливый поворот головы в сторону капитана Исаева: — Вот только бы доставить сюда мой чемоданчик. Он на командном пункте батальона…

— Товарищ старший лейтенант, дозвольте, я за ним мигом слетаю? — поспешил предложить свои услуги солдат Акулишин.

Капитану Исаеву было жаль расставаться с ротой, до боли в сердце жаль. А тут еще и молокосос, летом прошлого года досрочно выпущенный из училища, а теперь ставший уже старшим лейтенантом! Явный подхалимаж Акулишина доконал окончательно. И он сказал буднично, как обычно и разговаривал со своими бойцами в присутствии кого-нибудь постороннего:

— Помните, ребята, что не я от вас убежал, а бригадное начальство меня от вас забрало. Такова, кума, уха из петуха… А вообще-то мы с вами и теперь рядышком будем, так что, если понимаете, сейчас прощаюсь с вами условно, лишь до утренней зорьки.