Будни и праздники - [63]

Чтобы отогнать от себя эти мысли, Ганев пытался доискаться, где их источник, и поначалу не мог его найти. Виноват же во всем был квартирант. Это с ним в его дом проникло что-то чуждое и враждебное его привычной жизни. Постепенно Ганев осознал это и возненавидел квартиранта, но с женой старался о нем не говорить, чтобы не выдать своей ненависти.

Квартирант же не обращал на них никакого внимания. Ни разу ничего у них не попросил, ни разу ничем не побеспокоил. Можно было подумать, что он живет не под одной с ними крышей, а где-то далеко. Иногда Ганеву чудилось, что он из хозяина квартиры превратился в квартиросъемщика, и это его оскорбляло.

Как-то воскресным вечером, когда они сидели в холле и Ганев по обыкновению возился с марками, квартирант вернулся раньше обычного. Энергичной и уверенной походкой пересек он их маленький холл и скрылся в своей комнате.

Ана вскинула на него глаза, и взгляд ее задержался на двери, за которой он исчез. Она в это время шила, а тут на минуту застыла с иголкой в руке.

Ганев заметил все — и как она встрепенулась, и как смущенно посмотрела потом на него. В ее взгляде он прочел отчуждение, мысль ее блуждала сейчас далеко от него и от дочери.

На нем был старый, поношенный костюм, некрасиво обтягивавший располневшее тело. Ему стало не по себе, но он промолчал, будто ничего и не заметил. Снова занялся марками, делая вид, что ушел с головой в свою коллекцию. И нарочно, вместо того чтобы лечь пораньше, как он это делал всегда, просидел в холле до полуночи.

С этого вечера между ним и его женой установились тягостные и напряженные отношения, никак не выражавшиеся в словах. Супруги были любезны и уступчивы друг с другом, разговаривали о разных разностях, поддакивая один другому, но ни один из них не решался заговорить о том, что их мучило и о чем им следовало бы поговорить.

Он повел ее в кино, решив доставить ей удовольствие и надеясь, что старое средство, как всегда, окажется эффективным. Но кино не помогло. Жена была по-прежнему рассеянна, и мысли ее блуждали все так же далеко.

* * *

Однажды утром, когда она осталась с девочкой одна, квартирант ушел из дому раньше обычного, и она решила подмести в его комнате. До этого она заходила туда два-три раза и удивлялась тому, как изменился ее облик.

Раньше в комнате стоял тяжелый запах старушечьей одежды, и вся она выглядела серой, темной, запущенной и жалкой. Теперь она была полна жизни.

Старый стол орехового дерева, на котором старуха держала лампадку, свои гребенки, очки или оставляла внучкины чулочки, когда девочка спала у нее, теперь нельзя было узнать. Разбросанные по нему чертежи, пепельница, курительные трубки, книги, карандаши, туалетные принадлежности квартиранта придавали столу совершенно иной вид.

Ана, в голубой косынке, защищавшей волосы от пыли, остановилась со щеткой в руке и оглядела комнату. Ей показалось, что сегодня в ней особенно светло. И вдруг она поняла, что ей приятно сюда приходить. Ее тянуло к портрету этого господина, от которого веяло жизнью и силой, к его фотографиям (он среди голых негров где-то в Африке, в рабочем комбинезоне возле какой-то громадной машины), к его чемоданам, к незнакомой женщине на портрете… Ей было приятно вдыхать аромат его одеколона, такой свежий и чистый. Она чувствовала, что все эти вещи поселились здесь ненадолго, что на них лежит отпечаток многих путешествий и что они пропитаны беспокойным духом своего хозяина, как оружие воина несет на себе следы сражений и пыль далеких земель и опасностей. Чемоданы были исцарапаны, некоторые вещи потрепаны.

Она подошла к столу и взглянула на один из чертежей. Красные и синие линии переплетались, образуя выгнутую часть какой-то машины, а по углам чертежа виднелись столбики знаков и цифр, словно в них воплотились мысли того, кто работал над чертежом.

В чертежах она ничего не поняла и перевела взгляд на рубашку из красивой материи, брошенную на спинку стула. Рукав рубашки распоролся, по шву свисали нитки.

Ей стало жалко рубашку и захотелось ее зашить. Она пошла за иголкой, но, как только очутилась в холле, сама испугалась своего порыва и передумала. Покормила девочку завтраком и снова вернулась в комнату квартиранта, чтобы подмести.

В это апрельское утро воздух был пронизан светом. Даже в холле, где почти всегда бывало полутемно, сейчас было видно каждое пятнышко на стенах и каждую пылинку на буфете. За открытыми окнами зеленела молодая листва уличных тополей, и зелень эта струилась в комнаты вместе со светом, отражаясь в стеклах картин. На втором этаже кто-то играл на рояле. Мелодия старой протяжной песни, которую Ана давно уже не слышала, поднималась словно из каких-то глубин и замирала в стенах дома. Скворцы, усевшись на антенны, подрагивали крыльями, их перья блестели на утреннем солнце, задорный их свист смешивался с гортанным воркованьем горлиц, мелькавших среди тополиных ветвей.

Песня всколыхнула в душе Аны полузабытые сладостные воспоминания. Она вспомнила вот такой же апрельский день, когда она еще училась в гимназии: ее отец, с бутоном гвоздики в петлице, выходит из мануфактурного магазина на первом этаже их дома и идет поглядеть, что творится наверху, откуда доносится благоухание куличей. И девичьи грезы, и мечта выйти замуж за какого-то необыкновенного человека, и смутные, неясные порывы к счастью — все всплыло в ее памяти.