Будни и праздники - [53]

Женщина продолжала смотреть в окно через мутное стекло, по которому скатилось несколько дождевых капель.

Взгляд Десева скользнул по ее плечам, по спине, по обнаженному локтю с ямочкой. Не оставалось никаких сомнений в том, что это была она.

Он пожирал ее глазами. О чем она сейчас думала, глядя на унылое осеннее поле, которое пересекал поезд, почему она была одна?

В качающемся купе, в зеленоватом свете, который падал сверху, она выглядела необычайно одинокой и сказочно прекрасной. Вот она отодвинулась от окна, прислонилась к спинке дивана и попробовала задремать. Ее светлая головка качнулась в сторону, руки, скрещенные на коленях, стали подрагивать в такт неравномерному движению поезда.

Стоя за испачканной в саже занавеской, Десев стал жадно разглядывать ее лицо.

Низкий гладкий лоб, правильной формы греческий нос. Довольно крупный рот с плотно сжатыми, тонкими губами свидетельствовал о расчетливости и холодной сдержанности. Нежный подбородок поражал своей округлостью. Даже в нем угадывалось что-то хитрое и холодное, словно он был не из крови и плоти, а из какой-то дорогой белой кости. Чистая, розовая кожа лица усиливала ощущение этой холодности и жесткости, а серые, спокойные глаза смотрели загадочно.

Десев почувствовал, что руки и ноги его дрожат. Ему стало трудно дышать. Грохот поезда отдавался в ушах, воспламенившаяся кровь била в виски.

Когда-то эта женщина принадлежала ему. Он целовал эти стиснутые молчаливые губы, гладил эти волосы, чувствовал, как ее взгляд пронзает его душу. Ради нее он жил… Только сейчас он осознал, как сильно ее любит, чем была она для него…

Внезапно она обернулась и увидела его. На мгновение их взгляды встретились. Десеву показалось, что какая-то голубоватая дымка подернула ее лицо. И неожиданно, сам не зная почему, он отступил от окна, держась за стенку вагона, двинулся, пошатываясь, к своему купе и остановился возле него, бледный как мертвец.

Все это он проделал механически, без определенной мысли, словно все время подглядывал в купе незнакомой дамы и сейчас бежал, устыдившись своего поведения.

Поезд сбавил ход и остановился у какой-то станции. Вагоны толкнулись друг в дружку, и разом наступила тишина. Слышно было только шипение пара где-то впереди, у паровоза.

В другом конце вагона щелкнула дверь. В коридоре послышались легкие шаги. Кто-то сошел с поезда, и шаги заскрипели уже за окном.

Десев вскочил с места и раскрыл окно. Мимо него прошла Люба. Она подняла голову и посмотрела на него издали, как смотрят на совершенно незнакомого человека. Он глядел ей вслед, пока она не исчезла в освещенном и пустом здании вокзала. Оттуда послышался взволнованный мужской голос, в котором радостно утонул другой, женский.

Вскоре поезд незаметно тронулся.

В коридоре вагона недалеко от дверей пустого купе все еще стоял бледный и задумавшийся Десев.

Сосед, только что проснувшись, тупо разглядывал его повлажневшими, припухшими от сна глазами.

Дождь прекратился. Через открытое окно купе повеяло сырым, но бодрящим запахом поля и осени.

Страх © Перевод Т. Рузской

В купе было душно и тесно. В переполненном вагоне, накаленном жарким солнцем, стоял густой запах табачного дыма и пота. Сквозь грохот колес и глухое пыхтенье паровоза из соседнего купе доносились звуки аккордеона, на котором кто-то играл «Лили Марлен»,[25] а в купе, где ехал учитель литературы Манев со своей молодой красивой женой, шел оживленный разговор между двумя торговцами и полным господином в роговых очках и в дорогом рыжевато-желтом костюме.

Манев сидел с женой у окна, держа в руке край нечистой, почерневшей занавески, которой загораживался от солнца, и задумчиво смотрел, как она трепещет и вздувается.

Он ехал на дачу, принадлежавшую тетке его жены, чтобы провести там конец лета. Годовые экзамены с их нервотрепкой, расшатанное здоровье и скудные средства сделали его раздражительным и нервозным. Он старался не слушать, о чем говорят пассажиры в купе. Все время нарочно смотрел в окно и мечтал поскорей приехать на дачу. Ему казалось, что там он успокоится и забудет все неприятности. Ехать в поезде было сущим мученьем: люди облепили окна, коридоры были забиты, вещи угрожающе нависали над головами, многие пассажиры переругивались.

В этой неразберихе, толчее и гвалте чувствовалось явное легкомыслие и беспечность. Большинство пассажиров ехало в провинцию по своим делам, и из их разговоров было ясно, что их интересуют только деньги, еда и питье, как будто этим исчерпывался весь смысл жизни.

Один из торговцев, молодой человек с белесыми бровями и мышиными глазками, представитель торгового общества, одного из тех, что расплодились в столице как грибы, рассуждал о ценах на мясо и сердито критиковал распоряжения комиссариата. Его товарищ делал наскоро какие-то подсчеты карандашиком на дне коробки от сигарет. Два пассажира в кепках, на которых Манев посматривал с подозрением, доказывали необходимость черного рынка, а какой-то щуплый человечек рассказывал соседу запутанную историю, случившуюся в его родном городе.

Манева удивляла беззаботность, с какой вокруг говорили о войне. Люди свыклись с ней до такой степени, что воспринимали ее с полным равнодушием. Война для них была чем-то будничным, как будто они родились и выросли при ней. Господин в очках хвалил немцев и откровен но радовался их успехам, а оба торговца — по всей видимости поставщики — предрекали ей скорый конец. Выходило, что никто из пассажиров не был так озабочен и расстроен, как сам Мане в. Напротив, война сделала этих людей наглыми, бессердечными и предприимчивыми. Манев дивился их глупой самоуверенности и с горечью думал, что они лишены воображения и поэтому не представляют себе размеров опасности, которая им угрожает.