Будни и праздники - [30]

— Пойдем прогуляемся, — сказал он.

Она не ответила.

За окнами слышались шаги, голоса прохожих. Людские тени скользили по светлым шторам, украдкой проникая в комнату. Город просыпался от послеобеденного сна.

— Пойдем же! — настойчиво повторил Гаржев.

Жена зевнула долгим, протяжным зевком, так что на глазах выступили слезы, и тупо уставилась куда-то в сторону.

— Куда мы пойдем?

— Там посмотрим.

— Отец разозлился?

— Не-ет.

— Не хочется мне никуда идти.

Он принес ей пальто, шляпу, боты и сам тоже стал одеваться. Ему казалось, что, как только он выйдет из дому, на душе сразу станет легче и все утрясется. Но когда они вышли, возник мучительный вопрос: куда идти? Гаржев предложил нанести визиты двум-трем семействам, с которыми они водили знакомство, но жена воспротивилась.

Взявшись под руку, они пошли просто куда глаза глядят. Широкая улица с закрытыми магазинами выглядела невесело. По тротуарам лениво гуляли, вызывающе хохоча и громко переговариваясь, горничные и мастеровые. С верхнего конца улицы целыми компаниями спешили к центру жители пригородов.

Госпожа Гаржева ступала медленно, тяжело. С того времени, как она почувствовала себя беременной, она вечно дулась и капризничала. Гаржев начал бояться ее и, чем сильней ощущал над собой ее власть, тем яростней ненавидел. Он оборачивался к ней и с отвращением смотрел на одутловатое лицо, спокойное и сердитое одновременно, на курносый, похожий на сливу нос, синий, небрежно напудренный.

Ледяной ветер немилосердно хлестал их, словно желая вернуть назад. Жена от этого еще тяжелей и величавей опиралась на его руку, пряча лицо в меховой воротник пальто.

«И чего пыжится! Вот дурища!» — думал Гаржев. Ему хотелось заставить ее идти быстрее.

— Пойдем в кино, — сказала она.

Он спросил:

— Сколько мы можем истратить?

— По шестнадцати левов, не больше.

Они повернули к ближайшему кинотеатру. Долго разглядывали рекламные фотографии, строя догадки, что из себя представляет фильм, и, решив наконец, что он им не по вкусу, пошли в другое кино. Но там все билеты были проданы еще с утра. Та же история повторилась и в других местах. Напрасно Гаржев толкался возле кассы. Билеты были, но на дорогие места.

Он возвращался к жене помятый, растерянный. Обойдя все окрестные кино и потеряв надежду купить дешевые билеты, супруги направились к Борисову саду.[10]

Шли просто так, без всякой цели. Жена уже не опиралась на его руку и враждебно молчала, презрительно поджав толстые накрашенные губы.

Гаржев вышагивал рядом, и ему было противно даже смотреть в ее сторону. В голове проносился рой злых, сбивчивых мыслей. Он стискивал челюсти и думал то об отце, то — со злобой — о своей половине.

«Праздники называется, черт бы их побрал! — думал он. — Лучше б их вовсе не было. Ни к чему. Предрассудки! Лучше торчать без продыху в канцелярии и жить-поживать, не помышляя о радости. Какая там радость? Нашему брату это не по карману!»

Он шел в густой толпе прохожих, наводнивших улицу, с ненавистью глядя на лица людей, слушая их смех и громкий говор.

Смеркалось. Над темной тысячеглавой толпой зажглись фонари, тревожными сигналами побежали огни реклам. А толпа все прибывала. Супруги сошли с тротуара на мостовую.

Пронзительный рев клаксона заставил их вздрогнуть. Прямо у них за спиной оглушительно завизжали тормоза большого черного автомобиля, который уставился на них желтыми глазами-фарами и нетерпеливо подрагивал, словно громадное хищное животное.

Над шоферским местом шевельнулась шляпа-котелок. Потом выглянуло сытое красное лицо, сердито крикнуло:

— Что рот разинул? Глухой, что ли?

Человек презрительно свистнул. Сидевшая подле него дама в дорогом меховом манто расхохоталась.

Гаржев испуганно дернул жену за руку и посторонился.

Машина, зафырчав, промчалась мимо. Внутри горел свет, и супругам была видна сидевшая там компания богато одетых людей. С потолка свисала шелковая куколка-клоун. Клоун закачался, закружился и показал им язык.

— Мерзавцы! — глядя им вслед, выбранился Гаржев, бледный от злости и пережитого страха.

— Потаскухи! — добавила жена.

— Будь они прокляты! Им переехать человека — что плюнуть. Я бы их… — сказал он, сжимая свой костлявый кулак.

— Конечно, у них деньги, им все нипочем!

Он помолчал, а потом процедил сквозь зубы:

— В Чамкорию[11] едут… буржуи… развлекаются. У-у, толстобрюхие!..

Супруги погрузились в невеселые думы.

— Перепугалась? — ласково спросил он после короткого молчания.

— Немножко.

— Это нехорошо для малыша, — заключил Гаржев и взял жену под руку.

— Пойдем домой, Григор. Наше место дома. Не про нас все это, — горько сказала она и усмехнулась.

Он опустил голову, мучительно ощущая собственную беспомощность. Неприязнь к жене исчезла, уступив место чувству бесконечной близости. Он с нежностью посмотрел на нее и покорно повернул к дому.

— Вечно не хватает денег, — с тоской произнес он.

Она промолчала.

— Пойдем в наше кино, соседнее? — предложил Гаржев, желая хоть чем-то ее порадовать.

— А что там идет?

— Какая разница?!

Она согласилась.

Супруги сидели рядом в темном зале, и Гаржев, взяв руку жены в свою, с грустью следил за двигавшимися на экране тенями. Под деревянными сводами зала громыхал военный марш, а на белом полотне разрывались фугаски, вздымая в воздух столбы глины. У Гаржева от всего этого росла жалость к себе, чувство обиды и чего-то еще, что трудно было определить.