Будда из пригорода - [40]

Отчаяние его стало очевидным. Он постоянно пребывал в мрачном расположении духа, порою вспыхивал по пустякам, и пока Чангиз сидел дома, лелея свою больную руку, как ребенка, а я работал за него в торговом зале, Анвар подошел ко мне и спросил:

— Ну и как там поживает этот гребаный жирный, бесполезный негодяй? Еще не очухался?

— Поправляется, — сказал я.

— Ага, пусть поправляется, я его гребанные яйца на огне поджарю! сказал дядя Анвар. — Может, позвонить в «Национальный Фронт» и сдать им Чангиза, а? Недурная мысль, а?

Некоторое время Чангиз поправлял пошатнувшееся здоровье, валяясь на топчане, почитывая дешевые книжки и болтаясь со мной по городу. Он радовался любому приключению, лишь бы это не была работа за кассой или сидение на трехногой табуретке. А поскольку он был немного туповат, или, по крайней мере, мягок, раним и послушен, то оказался одним из немногих людей, над кем я мог безнаказанно насмехаться и властвовать, и в результате мы стали приятелями. Он следовал за мной по пятам, куда бы я ни шел, прогуливая занятия.

В отличие от других, он считал меня немного ненормальным. Однажды я его просто шокировал, сняв на улице рубашку, чтобы хоть ненадолго подставить грудь солнцу.

— Ты очень смелый и оригинальный, знаешь, — сказал он. — Только погляди, как ты одеваешься — как цыган-бродяга. И как на это смотрит твой отец? Неужели позволяет?

— Папе некогда за мной следить, он слишком увлечен своей бабой, ответил я.

— Боже мой, вся ваша страна помешалась на сексуальной почве, — сказал он. — Твой отец должен вернуться на несколько лет в Индию и тебя с собой взять. Может, вам стоит уехать в какую-нибудь далекую деревушку.

Видя отвращение Чангиза к вещам, казавшимся мне самыми что ни на есть обычными, я начал водить его по Южному Лондону. Интересно, сколько времени ему понадобится, чтобы к этому привыкнуть, иными словами, чтобы стать таким же испорченным. Я над этим работал. Целыми днями мы танцевали в клубе «Розовая Кошечка», зевали на «Толстом Тюфяке» в Кройдон-Грэйхаунд, с вожделением пожирали глазами стриптизерок на утреннем воскресном представлении в пабе, спали на фильмах Годара и Антониони и с удовольствием болели за наших на стадионе Миллуолл, где я заставил Чангиза натянуть на лицо шапку с прорезями для глаз на случай, если наши парнишки увидят, что он «индюк», и решат, что я — тоже.

Деньгами снабжала Чангиза Джамила, которая вечерами работала в магазине и оплачивала все расходы. А я вносил свою лепту из того, что получал от папы. Брат Чангиза тоже кое-что присылал, что само по себе странно, потому что как раз наоборот — он должен был помогать им, оказавшись в богатой западной державе, но, видимо, индийские родственнички до сих пор не могли придти в себя от счастья, что им удалось так удачно его сбагрить.

Джамила заняла удобную позицию по отношению к мужу — она не любила его, но и ненависти в ней не было. Ее забавляло, что его присутствие никак на ней не сказывается, как будто его и вовсе не существует. Но по ночам они любили вдвоем играть в карты, она расспрашивала его об Индии. Он рассказывал ей об убегающих женах, о бесприданницах, о прелюбодеяниях в среде бомбейских богатеев (эти истории заняли несколько вечеров), и — самое любопытное — о коррупции политиканов. Очевидно, он нахватался этой информации из газет, и растягивал свои рассказы, как жвачку. Это у него здорово получалось, он слеплял воедино несколько сюжетов, как несколько подушечек жвачки при помощи слюны, вводил новых персонажей: «Знаешь этого плохого-плохого типа, которого поймали голым в купальной шапочке?», как в диковинной мыльной опере, пока не добился того, что в конце дня, когда её мозг уставал от безвкусной интеллектуальной жвачки, её губы, сводящие меня с ума, неминуемо произносили:

— Эй, Чангиз, муженек, или кто ты там есть, а не знаешь ли ты ещё чего-нибудь о том политике, что попал за решетку?

В свою очередь, он совершил грубейшую ошибку, спросив об её взглядах на социальную и политическую жизнь. Однажды утром она положила ему на грудь книгу Антонио Грамши «Тюремные тетради», даже не предполагая, что читает он далеко не все подряд.

— Чего ж ты не читаешь, если тебя это так интересует? — спросила она спустя несколько недель.

— Потому что предпочитаю услышать это из твоих уст.

Он действительно хотел услышать это из её уст. Он хотел смотреть, как двигаются губы его жены, потому что эти губы нравились ему все больше и больше. Это были губы, которые он хотел познать.

Однажды, когда мы бродили по дешевым магазинам и книжным обменам, Чангиз взял меня за плечо и развернул лицом к себе, а зрелище это, надо сказать, не из приятных. Собираясь с духом в течение многих недель и дрожа, как испуганная гагара, он наконец вымученно спросил:

— Как ты думаешь, Джамила когда-нибудь пустит меня в постель? В конце концов, она же все-таки мне жена. Я же не требую ничего противозаконного. Прошу тебя, ты с ней всю жизнь знаком, скажи честно и откровенно, как ты оцениваешь мои шансы в этой области.

— Твоя жена? С тобой в постели?

— Да.

— Ни за что.

— Как?

— Никогда, Чангиз.

Он не врубался. Я пояснил: