Будь здоров, школяр - [20]

...Мы снова едем туда. На выстрелы. Мы молчим.

ОТКРЫТЫЙ СЧЕТ

...А кто считал, сколько раз мы уже позицию меняем? Кто считал? А сколько я поросят передал заряжающему нашему Сашке Золотареву? А как у меня руки болят...

Мы ведь не просто позицию меняем: лишь бы переменить. Мы вперед идем. Моздок уже за спиной где-то. Давай, давай! Теперь-то я уже наверняка ложку достану.

Хорошую, новенькую ложку буду иметь. А вот бой кончится, выдаст старшина мне сапоги... Это когда кончится. А когда он кончится?.. Все кланяется Коля Гринченко. Он припадает к прицелу. Выгибается весь. Он ведь длинный.

- Взво-о-од!.. - кричит Карпов. Он взмахивает веточкой. Он стоит бледный такой. - Огонь!

Сашка Золотарев сбросил с себя шинель. Ватник распахнул. Губы белые. Он только закидывает мины в ствол, только закидывает. И ахает каждый раз. И миномет ахает.

Сквозь залпы и крики слышно, как в немецком расположении начинает похрюкивать "ванюша". И где-то за батареей нашей ложатся его страшные мины.

- Как бы не накрыл, - говорит Шонгин. Он даже кричит: - Накроет, и все тогда!

- Отбой! - кричит Карпов.

- Слава богу, - жалобно смеется Сашка, - руки оторвались. Заменить-то нечем.

Приходят из укрытия "ЗИСы". Цепляем минометы. И снова хрюканье "ванюши", и шуршание мин над головой, и визг их где-то за спиной. Пронесло. Опять пронесло.

Как противна беспомощность собственная. Что я, кролик? Почему я должен ждать, когда меня стукнет? Почему ничего от меня не зависит? Стою себе на ровном месте, и вдруг - на тебе... Лучше в пехоту, лучше в пехоту... Там хоть пошел в атаку, а-а-а-а-а!.. И уж кто кого... и никакого страха - вот он враг. А тут по тебе бьют, а ты крестишься: авось да авось... Вот опять. Похрюки-вает "ванюша" все настойчивей, упрямей. Все чаще ложатся мины, все ближе. Истошно кричат наши "ЗИСы", выкарабкиваются из зоны огня... Скорей же, черт!

И снова похрюкиванье. Мирное такое. Раз и еще раз. И вой...

- Ложись!

Шонгин сзади кружится на одном месте.

- Грибы собираете? - кричит Карпов.

- Обмотка...

И он кружится, кружится, ловит свою обмотку, словно котенок с клубком играет.

В бок мне ударяет чем-то. Конец?.. Слышно, бегут. Это ко мне. Нет, мимо. Жив я!

Мамочка моя милая... жив... Снова жив... Я жив... я еще жив... у меня во рту земля, а я жив... Это не меня убили...

Все бегут мимо меня. Встаю. Все цело. Мамочка моя милая... все цело. Там недалеко Шонгин лежит. И Сашка стоит над ним. Он держится рукой за подбородок, а рука у него трясется. Это не Шонгин лежит, это остатки его шинели... Где же Шонгин-то? Ничего не поймешь. Вот его котелок, автомат... ложка! Лучше не смотреть, лучше не смотреть.

- Прямое попадание, - говорит кто-то.

Коля берет меня на плечи. Ведет. И я иду.

- Землю-то выплюнь, - говорит он, - подавишься.

Мы идем к машинам. Они уже трогаются. Возле Шонгина осталось несколько человек.

- Давай, давай, - подсаживает меня Коля.

- Все целы? - спрашивает Карпов.

- Остальные все, - говорит Коля.

...К вечеру въезжаем в какой-то населенный пункт. И останавливаемся. Неужели все? Неужели спать? Подходит кухня. В животе пусто, а есть не хочется.

Мы сидим втроем на каком-то бревне. Я отхлебываю суп прямо из котелка.

- Фрицы сопротивляются, - говорит Сашка.

- Теперь уже пошло, - говорит Коля.

- Теперь наши стали и днем летать, - говорю я.

- А голова-то у тебя цела? - спрашивает Коля.

- У него голова как котел. Все выдержит, - говорит Сашка. Он смеется.

Тихонечко. Про себя.

- Жалко Шонгина, - говорю я.

Мы молча доедаем суп.

- А тебе без ложки-то легче, - говорит Коля, - хлебнул пару раз - и все. А тут пока его зачерпнешь, да пока ко рту поднесешь, да половину прольешь...

- А я тут ложки видел немецкие, - говорит Сашка, - новенькие. Валяются. Надо бы тебе принести их.

И он встает и отправляется искать ложки. Будет и у меня ложка! Правда, немецкая. Да какая разница... Сколько я без ложки прожил! Теперь зато с ложкой буду.

Ложки и в самом деле хорошие. Алюминиевые. Целая связка.

- Они мытые, - говорит Сашка, - фрицы чистоту любят. Выбирай любую.

Ложки лежат в моих руках.

- Они мытые, - говорит Сашка.

Ложек много. Выбирай любую. После еды ее нужно старательно вылизать и сунуть в карман поглубже. А немец тоже ее вылизывал. У него, наверное, были толстые мокрые губы. И когда он вылизывал свою ложку, глаза выпучивал...

- Они мытые, - говорит Сашка.

...А потом совал за голенище. А там портянки пропревшие. И снова он ее в кашу погружал, и снова вылизывал... На одной ложке - засохший комочек пищи.

- Ну, что ж ты? - говорит Коля. Я возвращаю ложки Золотареву. Я не могу ими есть. Я не знаю почему... Мы сидим и курим.

- "Рама" балуется, - говорит Коля и смотрит вверх.

Над нами летает немецкий корректировщик. В него лениво постреливают наши. Но он высоко. И уже сумерки. Он тоже изредка постреливает в нас. Еле-еле слышна пулеметная дробь.

- Злится, - говорит Коля, - вчера небось по этой улице ногами ходил, летяга фашистский.

А Сашка по одной швыряет ложки. Размахивается и швыряет. И вдруг одна ложка попадает мне в ногу. Как это получилось, понять не могу.

- Больно, - говорю я, - что ты ложки раскидываешь?